Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа

— Вы, наверное, Андреа, — приветливо произносит дама в белом халате, и Андреа кивает: да, пожалуй, это она. — Пройдите со мной, пожалуйста.

Жестоко. Андреа думает об этом, когда гинеколог отправляется за куратором, оставив Андреа в шоке. Она думает о том, каково это — регулярно резать запястья, чтобы видеть и знать Боль. Не клише и не затасканная метафора, а действительность . Когда жизнь должна быть огнем, безумием, взрывами. Все время яркие цвета — как же она устала от них! Делать боль видимой — но зачем? Разве того, что есть, недостаточно?

Андреа помочилась в пластмассовый стаканчик: здесь всегда проверяют, не беременна ли посетительница.

В горле застрял холодный комок (как ШЛАМ из холодильника).

Это займет лишь пару минут, — улыбнулась врач, и вскоре было видно по лицу:

— Вы беременны.

Странные Слова. Что делать с такими странными словами? Как во сне. В кошмарном сне, который целый день не идет из головы, из-за которого невозможно заснуть следующей ночью — из страха, что кошмар вернется. Что делать со словами из кошмарных снов, которые хочется забыть?

— Скоро вы сможете поговорить с куратором… как вы себя чувствуете? — Андреа знает, что в сумке упаковка из фольги, господин Имован и госпожа Собрил. — Вам плохо?

Андреа поднимает взгляд. А что, похоже, что ей плохо?

— Просто мне трудно это… переварить. — Госпожа Собрил успокаивает, а господин Имован зовет танцевать.

— Конечно, понимаю. Может быть, воды?

Андреа кивает. Кладет руки на стол перед собой. «Вот мои руки, — думает она. — Руки, которые я могла отрубить ради Каспера… Если бы это был твой ребенок. Если бы я могла позвонить тебе и услышать, как далекое становится близким. Каспер, это твой ребенок, что нам делать? Прекрасное „МЫ“. Если бы это был твой ребенок, Каспер! Который привязал бы тебя ко мне. Прижать тебя к стене, ткнуть носом в очевидное. Я не собираюсь избавляться от него, я сохраню наше общее . Это жестоко, но Андреа хочет ребенка только от Каспера. И ты остался бы в моей жизни». Она берет стакан, пьет воду.

— Я понимаю, что вы потрясены. Но куратор…

— Я хочу избавиться от беременности.

Слова перед ней, как руки на столе: лежат, неоспоримые и очевидные.

— Вы уверены?

— Да, уверена. Избавиться как можно быстрее. — Это ее голос, настоящий, и ничего другого нет: она не знает даже, чей это ребенок!

Они смотрят в календарь: выясняют, когда был зачат ребенок — или как это еще можно назвать. Три варианта: Юнатан, Испанец, Лейтенант. Все так ужасно, что Андреа могла бы выплакать несколько литров слез.

— Но сначала лучше все же поговорить с куратором.

— Я даже не знаю, кто отец, понимаете? Такая вот я ужасная.

Гинеколог берет Андреа за руку.

— Но если посмотреть внимательнее, то можно довольно точно установить день… вот этот.

Андреа смотрит. Второй день из двух возможных. Она вспоминает глаза, лицо Юнатана: ей никогда не удавалось его нарисовать. Пыталась, но ничего не получалось. Нереально, но в то же время без фантазии. Невозможно . Андреа думает об упаковке из фольги: скоро, в ближайшем туалете… В горле снова ком. Это моя жизнь . Любимая телепередача в детстве. Похищение какой-нибудь знаменитости — и на диван: детство, любовники один за другим, дипломы, похвалы. Вот твоя жизнь. Спасибо! Как прекрасно! А если не прекрасно, то по крайней мере наполнено . Восторг новых знакомых: господи, сколько ты всего пережил! И гордость. Гордость? Да, вот моя жизнь. Моя жизнь — потрясающая, глупая и сказочно реальная.

— Понимаю, что вам сложно представить себе… Особенно если вы не уверены, кто отец…

Господи, какие ужасные слова! Словно моя жизнь — худшая из возможных, но ведь это не так! Хочется встать и крикнуть: моя жизнь не так ужасна ! Чтобы врач увидела хорошие стороны ее существования: что если бы обстоятельства сложились иначе, чуть по-другому, то Андреа стала бы отличной мамой, обязательно, но сейчас…

— Ничего не выйдет, я не могу, понимаете? — Андреа умолкает, чувствуя гнев в своем голосе. — Выбора нет, — произносит она, пытаясь успокоиться. — Я глотаю таблетки горстями, слишком много пью…

— Вам помогут бросить… будет нелегко, но я видела многих…

Неужели эта женщина вообще ничего не понимает?

— Я не могу оставить все как есть!

— Хорошо, для начала нужно записаться к врачу, а потом, через неделю… Раньше не получится. То есть через две недели… Вы уверены, что не пойдете к куратору?

Отвали!

— Да, уверена.

Врач дает ей номерок. Андреа встает. Бледная комната трясется.

Она за что-то благодарит, прощается. Комкает бумажку в потной руке, запихивает в карман брюк. Идет в туалет, вскрывает упаковку: серебристая фольга. Как солнце и воздух. Здравствуй, мир, вот и я! Сесть на ступеньки у входа и плакать. Эй, красавица, зачем тебе плакать? Вставай, уходи, убегай, уноси ноги! Нельзя поддаваться боли, но все равно больно, так что же делать?

Чувствовать, как начинают действовать таблетки. Меняется освещение. Мрак светлеет. Комок в горле больше не страшен, он исчезает. Андреа вспоминает строчки из книги. (В больнице она читала много такого: «Помоги себе сам», «Освободи себя» и тому подобное. Жить сложно, но возможно. Живи сейчас, завтра будет поздно.) Она вспоминает строчки: не дословно, но в общих чертах. Ребенок, которого мать рожает ради спасения самой себя, чтобы избежать одиночества, навсегда попадает в силки материнской зависимости, неспособный жить собственной жизнью. В каком-то смысле так было бы проще: у нее есть шанс. Расти, жить своим ребенком. Быть вынужденной бросить таблетки и алкоголь. Быть вынужденной начать новую жизнь. ВЗРОСЛУЮ жизнь, за которую нужно ОТВЕЧАТЬ. Знать о любви ребенка к ней — о простой, надежной любви. Знать, что эта любовь не добровольна, что ее не может не быть, что Андреа может предавать снова и снова, а ребенок будет по-прежнему…

Тридцать градусов в тени, а она дрожит.

Этой эпохе предшествовала другая. До Ребекки, до слез в его серо-голубом кресле, до тухлой рыбы, задолго до поцелуев, до матрасов, которые разъезжались в разные стороны. Она хотела заняться любовью, но он не решался: боялся совершить ошибку, не умея подарить ей счастье, которым он так отчаянно хотел одарить именно ее . Это было до того, как они стали придумывать имена своим детям, с удивлением смеясь над тем, что однажды это станет реальностью.

До того, как они стали врагами?

Каспер и Андреа собирались в вегетарианский ресторанчик, где подают чудесный банановый пирог, который она осмелилась попробовать лишь один раз; они стояли на перекрестке, дожидаясь зеленого света, и Каспер спросил, хочет ли она иметь детей. Андреа ответила, что рожать детей жестоко — это значит обрекать несчастных на жизнь, от которой невозможно отказаться. Она сказала, что ее дети будут такими же негодными, как она, и Каспер ответил, что раньше думал точно так же: что мир — ужасное место, что жизнь — гнилая хибара, но что теперь он хочет, без сомнения, когда-нибудь… Он произнес это дрожащими губами, глядя на нее в поисках по крайней мере понимания, но она отвела взгляд, чувствуя… разочарование. «Мы мыслим по-разному, — думала она. — У нас разные желания».