Джонатан Троппер - Все к лучшему

Игроки внизу, как ни в чем не бывало, продолжают партию, не обращая никакого внимания на то, что происходит на холме. Даже если доктор Сандерсон среди них, мысль подойти к нему при таких обстоятельствах кажется в лучшем случае сомнительной.

Завидев деньги, толстяк вопросительно смотрит на водителя, но тот в ответ бросает на него такой сердитый взгляд, что переговоры заканчиваются, не начавшись. Водитель снимает с плеча рацию и направляет ее на Джеда, точно пистолет:

— У вас есть два выхода: либо вы садитесь в гольф-карт и мы мирно выдворяем вас отсюда, либо, если будете сопротивляться, вызываем полицейских и задерживаем вас до их приезда.

— Успокойтесь, ребята, — Джед примирительно поднимает руки. — Остыньте.

— Значит, второй вариант, — говорит водитель, снимая с пояса наручники.

— Ничего себе! — ахает толстяк, вглядываясь в то, что творится за нашими спинами; мы дружно оборачиваемся и видим Норма, который, размахивая руками, в одной майке несется к нам вниз по склону холма, красный от бега, с бешеными глазами, а за ним мчатся двое охранников. У одного из них в руках красная рубашка Норма, которая развевается на ветру, точно флаг кавалерии.

— Давай за ним, — командует водитель, и охранники бросаются наперерез Норму, чтобы его схватить.

Тут-то бы нам с Джедом бежать со всех ног, но вид Норма, кубарем летящего с холма, завораживает, как редкое природное явление, и мы стоим, остолбенев, пока он, точно свирепый бык, набрасывается на охранников. Все трое валятся на землю и катятся по мокрой траве добрых пять метров, прежде чем остановиться почти у самых наших ног.

— Да уж, такое не каждый день увидишь, — замечает Джед.

Норм первым поднимается на ноги, руки и плечи его выпачканы в грязи и траве, так что он похож на сказочное болотное чудовище.

— Бегите! — кричит он во все горло и мчится с холма, а четверо охранников устремляются за ним.

— Офигеть! — выдыхаю я, и мы с Джедом несемся вслед за ними.

Норму почти удается добежать до поля. Четверо игроков внизу замерли как вкопанные и, опустив клюшки, с открытыми ртами таращатся на приближающуюся к ним толпу. Охранники хватают Норма, едва он ступает на газон, и втроем валят его на землю. Как и в первый раз, они летят кувырком по траве, точно перекати-поле, — клубок из рук и ног. Мы с Джедом очертя голову бросаемся вниз, и я на бегу замечаю, как взмывают в воздух дубинки и опускаются на извивающегося на земле Норма. Нам ничего не остается, как ввязаться в потасовку: сцепившись с охранниками, мы, то и дело оскальзываясь, стараемся перехватить их мельтешащие руки, мокрые от травы, и отвести удар. Мы падаем, но не сдаемся, устоять на скользкой траве почти невозможно, и драка продолжается на земле. Наконец нам удается остановить охранников, те орут на нас, чтобы мы перестали сопротивляться, а мы в ответ кричим, что подадим на них в суд за жестокое обращение. На нас с Джедом приходится по одному охраннику, а Норма держат сразу двое. Он стоит между ними на одном колене и тяжело дышит, покрасневшее лицо его забрызгано грязью. Что-то в его позе не так — голова неестественно клонится к плечу. Норм судорожно моргает.

— Норм! — кричу я, вырываясь. — Что с тобой? Охранник пытается меня перехватить, но, заметив, как плачевно выглядит Норм, отпускает. Его напарники отходят в сторону, пропуская меня.

— Норм! — кричу я. — Папа!

Он поднимает голову и смотрит на меня, наши взгляды встречаются, и на мгновение его лицо светлеет.

— Все хорошо, — задыхаясь, отвечает Норм еле слышно, улыбается мне, закатывает глаза и со словами «нацисты чертовы» оседает на траву.

Норма отвозят в кабинет врача. Мы с Джедом наблюдаем, как худая чернокожая медсестра помогает ему снять майку, чтобы послушать сердце. Посередине его вздымающейся груди красуется длинный розовый шрам.

— Вам делали операцию на открытом сердце, — замечает медсестра.

— Восемь лет назад, — соглашается Норм, который, едва пришел в себя, когда мы сажали его в гольф-карт, старается дышать размеренно. Живот его весь в царапинах, грязи и траве.

— Что вы принимаете? — спрашивает медсестра.

— Липитор и топрол, — отвечает он.

— Нитроглицерин не пьете?

— У меня нет болей в груди.

— И сейчас не болит? — скептически уточняет девушка.

— Я просто немного запыхался, — признается Норм.

— Говорят, вы бежали очень быстро, — продолжает медсестра, бросая многозначительный взгляд на его пузо. — Не похоже, чтобы вы регулярно занимались бегом.

— Ваша правда.

— С таким диагнозом вам не стоило рисковать.

— Вы прямо как моя мама, — Норм силится улыбнуться, но медсестре не до шуток.

— Вам бы следовало вызвать скорую.

— Лучше позвоните моему доктору. Его зовут Ларри Сандерсон, он член этого клуба. Он сейчас где-то на поле.

— Он сегодня здесь?

— Да.

Извинившись, медсестра выходит из кабинета. Норм приободряется и улыбается нам.

— Вот видите, — говорит он. — Я не зря старался.

— Невероятно! — Джед качает головой и смеется. — Так вы притворялись?

— Всегда должен быть запасной план, — подтверждает Норм.

Мне же не до смеха.

— Но шрам у тебя на груди настоящий, — замечаю я.

— Да, — соглашается Норм, оглядывая шрам. — Настоящий.

— Что с тобой случилось?

— У меня был сердечный приступ. Прямо во время бизнес-ланча. Пришлось делать шунтирование. — Норм слезает со смотрового стола и натягивает свитер.

— У тебя была операция на открытом сердце, и ты мне даже не позвонил? — недоумеваю я. — Неужели тебе не хотелось, чтобы в такой момент рядом были близкие люди?

Норм грустно смотрит на меня.

— Еще как хотелось. Я боялся, что умру, так и не помирившись с вами. Поверь, ни о чем другом я тогда не думал.

— Так почему же ты нам не позвонил?

Норм опускает глаза, хмурится и качает головой.

— Я не имел на это права, — произносит он голосом, хриплым от затаенной боли. — Знаешь, нет ничего страшнее, чем проснуться в реанимации и не увидеть рядом ни единой родной души. Понять, что никому нет до тебя дела, как будто тебя вообще в природе нет. Умри я тогда, никто бы обо мне даже не вспомнил. Доктора меня поздравляли, а я жалел, что не умер у них на столе. — Норм откашливается, утирая набежавшую слезу тыльной стороной грязной ладони. — Это был худший день в моей жизни, — признается он наконец. — При том что мне и без того жилось несладко.

— Надо было позвонить мне, — настаиваю я.

— Эх, если бы да кабы…

— Какая же ты все-таки скотина.

Норм поднимает на меня глаза.

— Старая песня.

Наш разговор прерывает приход медсестры, которая привела доктора Сандерсона. Его присутствие здесь после злоключений этого дня кажется чем-то фантастическим — настолько нереальным, что я лишаюсь дара речи. Со времени нашей последней встречи он ничуть не изменился, разве что без белого халата кажется шире в бедрах. Как и прочие члены клуба, он одет в белую рубашку и коричневые хлопчатобумажные брюки; доктор встревоженно оглядывает нашу заляпанную грязью одежду и чумазые лица.