Джонатан Троппер - Все к лучшему

— Норм тут вообще ни при чем, — оправдываюсь я. — Просто у меня была сумасшедшая неделя.

Хоуп хмурится и отводит взгляд.

— Зак, что с тобой происходит?

Это мой шанс. Решительный момент настал, надо лишь ухватиться за подвернувшуюся возможность, но мне почему-то кажется, что сейчас, когда я лежу на влажных простынях, а мои бедра все еще липкие от засохшей спермы, не самое лучшее время признаваться в грехах и сомнениях.

— Кажется, я уволился с работы, — говорю я.

— Что значит «кажется»?

— Я ушел во вторник и не возвращался. Не отвечал на звонки, не проверял почту, ничего.

— Это еще почему? — допытывается Хоуп, и кончики ее выщипанных бровей почти касаются морщинок на сердито нахмуренном лбу.

— Потому что эта работа — дерьмо.

Хоуп раздраженно качает головой.

— А тебе не кажется, что сперва нам не мешало бы все обсудить?

— Мне как-то в голову не пришло, что нужно спрашивать у тебя разрешения.

На глаза Хоуп наворачиваются слезы, как будто ей влепили пощечину.

— Ничего себе! — восклицает она, слезает с кровати и накидывает короткий атласный халатик. — Достаточно и того, что, пока меня не было, ты не догадался мне позвонить. Видимо, был слишком занят: курил траву и дрался. Но ты принял серьезное решение, которое меня тоже касается, нравится тебе это или нет, и даже не посоветовался со мной. — Хоуп плачет, у нее дрожат губы. — О чем ты только думал?

— Ты бы настаивала, чтобы я остался.

— Я бы помогла тебе придумать план.

— Мне не нужен план! — кричу я со злостью, которая пугает нас обоих. — Я сыт по горло планами. Я всю жизнь что-то планирую, а толку чуть. Мне нужна передышка. Я хочу спокойно поразмыслить и понять, кто я на самом деле.

Хоуп замирает и, наклонив голову, наблюдает за моей подростковой вспышкой. Я жду, что она скажет, заранее готовясь возражать, но она молчит, лишь медленно кивает головой и вытирает слезы обратной стороной ладони. Глядя в ее мокрые от слез глаза, я вдруг понимаю, что Хоуп догадывается обо всем, о чем я умалчиваю. Она видит, что меня мучат сомнения, но, как бы сильно мне этого ни хотелось, я не решаюсь что-либо изменить. Однако она не собирается своими руками ломать наши отношения и, если понадобится, пойдет на попятный. Хоуп осознает, что предстоит изнурительная битва, и сдаваться не намерена.

— Я и так знаю, кто ты, — мягко произносит она. — И люблю тебя таким, какой ты есть. Я не хочу ругаться с тобой из-за этого.

— Я тоже, — отвечаю я, чувствуя себя последней сволочью.

Хоуп идет в ванную, я провожаю ее взглядом, рассматриваю сзади ее гладкие ноги, плавный изгиб ее попы, выглядывающей из-под халатика, когда Хоуп наклоняется над раковиной. В зеркале я вижу ее влажное красное лицо, на котором написана решимость. Она не заслужила такого обращения, и мне ужасно стыдно за то, что я не оправдываю ее ожиданий. А ведь каких-нибудь несколько недель назад я подавал большие надежды.

Среди ночи Хоуп будит меня, чтобы еще раз заняться любовью, и мы молча, как будто в полусне, ласкаем друг друга. И только когда заканчиваем и я чувствую на языке соленую влагу с ее щеки, я понимаю, что она снова плакала.

— Что ты делаешь? — спрашивает Норм, зайдя ко мне в комнату.

Я одеваюсь к помолвке.

— Хоуп просила, чтобы я приехал пораньше, — поясняю я.

Он качает головой.

— Нет, я не об этом. Зачем ты это делаешь? Ты же не хочешь на ней жениться.

Я бросаю на него удивленный взгляд.

— Почему это не хочу? Хочу.

— А как же Тамара?

— Она мой друг.

— Несколько дней назад ты мне говорил совсем другое.

Я принимаюсь завязывать галстук «Берберри», подарок Хоуп.

— Забудь, — бросаю я. — У меня тогда в голове творилось черт-те что. Я нервничал из-за рака и не мог трезво рассуждать.

— По-моему, рак тут ни при чем, а в голове у тебя до сих пор черт-те что. С таким настроем жениться нельзя.

— С каких это пор ты у нас стал экспертом по вопросам семьи и брака?

— Если я в чем и понимаю, так это в неудачных браках, и мне ясно как день, чем закончится твой.

Узел галстука съезжает влево, и я развязываю его, чтобы начать все заново.

— У меня все будет хорошо.

— Дай-ка я. — Норм подходит ко мне и берется за галстук. — Когда я женился на твоей маме, я ни секунды не сомневался, что мы с ней родственные души. У меня не было ни единой задней мысли.

— И мы все знаем, чем это кончилось.

Не отрывая взгляда от галстука, Норм борется с узлом, старательно нахмурив лоб.

— О том и речь, — говорит он. — Я был уверен на сто процентов, и все равно наш брак распался. А теперь сам подумай, каковы твои шансы развестись, если ты уже сейчас сомневаешься.

— Ты кое-что забыл.

— И что же? — Он поднимает взгляд на меня.

— Я не ты.

Норм смотрит мне в глаза и грустно кивает.

— Ты прав, Зак. Ты не я. Ты человек ответственный. Сколько ты уже на одной и той же паршивой работе, лет восемь? А все потому, что ты не такой вертопрах, как твой отец. И ты будешь жить со своей женой, несмотря на то что в глубине души прекрасно понимаешь, что никогда не полюбишь ее так, как мог бы полюбить другую. Потому что ты принял на себя обязательства, а значит, все решено.

— Что тебе от меня надо? — дрожащим голосом спрашиваю я. — Ты хочешь, чтобы я был как ты? Яблоко от яблони, да? Тебе кажется, что, если я пошлю все к черту, у нас с тобой прибавится общего, вроде сэндвичей с сыром гриль? За всю свою жизнь ты никогда не брал на себя ответственность ни за кого. Ты всегда был уверен, что достоин лучшей доли. Может, так, может, нет, но я не хочу в шестьдесят лет остаться в одиночестве и без гроша за душой из-за того, что не умел ценить то, что у меня есть, пока не потерял.

Норм отступает на шаг назад и смотрит мне в лицо.

— Думаешь, я не понимаю, чего лишился? — наконец произносит он. — Думаешь, я не переживаю эту боль заново каждый божий день?

Я качаю головой.

— Мы любили тебя. Мы твои дети, твоя семья. А ты бросил нас, как будто мы ничего для тебя не значим. Неужели ты думал, что может быть что-то лучше твоих сыновей?

Я вижу, как его лицо искажается от застарелой боли, под глазами и в уголках рта собираются морщины, однако усилием воли Норм отгоняет мрачные воспоминания, точно назойливое насекомое, смеривает галстук напряженным взглядом и шагает ко мне, чтобы закончить узел.

— Вот, — наконец произносит он и отходит, чтобы полюбоваться делом своих рук. — Как всегда, идеально. — Оборачивается и смотрит на меня в зеркале. — Знаешь, Зак, что меня беспокоит?

— Что? — интересуюсь я, трогая узел.

— Что ты, стараясь не стать мной — цель сама по себе достойная, — так и не стал собой.

— Может, я такой и есть, — слабо возражаю, сажусь на кровать и закрываю лицо руками.