Ксения Велембовская - Дама с биографией

— …В прошлой жизни, при советской власти, Ирма была художницей по костюмам, а все художницы, как ты, наверное, заметила, — особы исключительно экстравагантные. Какая-нибудь хламида, шаль с кистями, преувеличенно крупные украшения: перстни размером с яйцо, тяжелые браслеты, коралловые бусы в несколько рядов… На других все это смотрится нелепо, по-маскарадному, но не на Ирме. Любая мишура на этой необыкновенно интересной, а-ля Симона Синьоре, блондинке бальзаковского возраста казалась драгоценностями, извлеченными из нефритовой шкатулки ее петербургской бабки, княгини Юсуповой…

«Приехали! — едва не прокомментировала Люся вслух. — Ну, и здоров же ты приврать! Какое отношение может иметь родственница Додика к князьям Юсуповым?» Но выводить Марка на чистую воду она не стала. Как говорится, мели, Емеля, твоя неделя!

Намолол он вагон и маленькую тележку, однако, если отбросить неубедительную романтическую шелуху и разделить на шестнадцать, сухой остаток уместился бы в чайной ложке: безработный артист, молодой, красивый мужик продался с потрохами богатой бабе бальзаковского возраста. То есть тетка была старше него как минимум лет на десять — пятнадцать, а в прошлой жизни, и сомневаться нечего, в свободное от костюмов время, промышляла тем же самым, что и ее кузен-фарцовщик. Одним словом, деловая. Так это называлось в годы строительства коммунизма.

Не то чтобы Люся очень уж осуждала Марка — так или иначе, все продались, кто мог продаться, кто богатой бабе, кто богатому мужику, кто власти, время такое продажное, ненасытное, — но слушать все равно было противно. Никто ведь его за язык не тянул, чтобы подробно расписывать приданое будущей супруги и партнерши по бизнесу: пятикомнатную квартиру, картины, старинные гравюры, коллекцию саксонского фарфора, японских нэцкэ и так далее — и при этом заявлять, надувая щеки: «Питер тех лет произвел на меня впечатление глухой, убогой провинции, но, переступив порог ее квартиры на Невском, я ощутил дух истинной культурной столицы России!»

Подкрепив высокопарное заявление восторженным рассказом о выдающихся предках своей художницы — знаменитых артистах из Александринки, живописцах, гениальных музыкантах, — но без ссылки на имена (прямо по Райкину: лауреатский, всемирно известный, забыл фамилию), Марк заболтался, зарапортовался, как гоголевский Хлестаков, и в потоке его самодовольного хвастовства проскочила одна маленькая деталь — папашка «княгини» был известным ленинградским ювелиром.

— Итак, мы объединили наши усилия и материальные возможности и создали в Питере свой продюсерский центр. Однако, доложу я тебе, пришлось побегать! Особенно Ирме, — признался фанфарон, неожиданно изменив самому себе, всегда и везде играющему только главную роль, и начал превозносить деловые качества супружницы: пробивную силу, энергию, редкостное деловое чутье, фантастическую трудоспособность, — но почему-то в прошедшем времени: пробила, реализовала, была.

— А почему «была»? — не удержалась Люся. — Ты и с ней уже успел развестись?

— О, нет! — рассмеялся Марк. — Просто Ирма умерла четыре года назад. Рак… но, умоляю, Лю, не будем об этом! Я не выношу медицинских подробностей. Давай сменим пластинку. Кстати, о чем ты хотела поговорить со мной?

— Пошли! — разозлившись, скомандовала она, перепрыгнула через канаву и зашагала по лесной тропинке к блестевшему за деревьями озеру… Ничего себе! Другие об умершей собаке не могут вспоминать без слез, а у нашего вдовца-огурца ни один мускул не дрогнул на лице. Хорош гусь!

Спонтанное решение посоветоваться с ним уже казалось невероятной глупостью, полным наивом. В самом деле, как можно было рассчитывать, что редкостный эгоцентрик, эгоист до мозга костей с возрастом превратится в человека, способного всерьез проникнуться чьими бы то ни было проблемами? Помощи от него будет как от козла молока!

И все-таки ей отчаянно хотелось выговориться, выпустить пар, облегчить душу. Кстати, не исключено, что, проговаривая все обстоятельства, удастся поймать то самое главное, ключевое слово, которое и подскажет единственно правильный выход.

За три недели прохлады и дождей измученная природа, кажется, отдохнула от любителей проводить выходные на ее лоне. Свежей ползучей кашкой затянулись черные раны от костров и мангалов на берегу. Вытоптанная, пожухлая трава зазеленела, задрапировав сочными стеблями горы мусора, оставшиеся от орд купальщиков, а родниковое озеро, летом обмелевшее, взбаламученное ребятней и лихими пьяными компаниями, разлилось широко и привольно, так что далекий противоположный берег с каймой золотого леса словно бы еще отодвинулся. Тихо набегала на песок чистая волна, без желтой летней пены и окурков.

Природе хватило всего нескольких недель, чтобы к ней вернулись покой, чистота, отдохновение, а сколько времени нужно человеческой душе, чтобы возродиться? Семи дней, пожалуй, маловато, даже если процесс идет на фоне итальянского Возрождения, усмехнулась Люся. Окликнула Марка: «Эй!» — и жестом указала на поваленную прошлогодним ураганом березу.

Поэт в душе, этого не отнимешь, он не сразу оторвал взгляд от открывшейся с поляны великолепной панорамы осеннего охряного леса и озера. С сентиментальным вздохом опустился рядом, на березовый ствол с ножевыми матерными надписями и обрубленными на костры ветвями. Придвинулся. Люся отодвинулась.

— Лю, я понимаю, у тебя есть все основания, чтобы злиться на меня…

На этот вполне прогнозируемый заход она никак не отреагировала — продолжала смотреть на чистую гладь озерной воды, дожидаясь извинений и оправданий, чтобы с брезгливой миной осадить его: прекрати! — и, продемонстрировав свое совершеннейшее равнодушие и слегка потешив женское самолюбие, перейти к обсуждению куда более актуальной темы.

Напрасно она готовилась гордо вскинуть голову. Грешник не собирался каяться. Во всяком случае, словесно. Лишь в шутку капризно надул губы, как нашкодивший и еще не прощенный ребенок.

— Я хотел попросить тебя, Лю, пожалуйста, будь толерантной. Каждый раз, заявившись к вам в гости, под твоим свирепым взором я ощущаю себя полным идиотом. Просто хочется бежать куда глаза глядят!.. Ха-ха-ха! — Вызывающе громкий в тишине басовитый смех, видимо, все-таки должен был замаскировать смущение.

Ох уж эти артисты! Вечно надо догадываться, что у них на уме. К счастью, за плечами у нее была хорошая школа, чтобы отличить потаенное от наигрыша, даже в случае с таким матерым притворщиком, как Марк.

— Пожалуйста, Лю, не лишай меня удовольствия общаться с нашей чудесной Лялечкой! — произнес он с мольбой. — Она очаровательная девочка. И, на мой взгляд, подающая огромные надежды актриса. Вся в меня. А какая красавица! Но, что удивительно, по-моему, она ни на меня, ни на тебя не похожа. Как ты считаешь?