Хелен Девитт - Последний самурай

Я безуспешно воображал, как стану объяснять Сорабджи, что генетически я ему не сын.

Сорабджи все расхаживал туда-сюда и говорил про школу. Сверкал глазами; махал руками; постепенно перспектива импонировала мне все больше. Не так интересно, как отправиться на Северный полюс или галопом по монгольской степи, зато очень похоже на правду. Он говорил о школьных учителях; об одноклассниках, которые останутся друзьями на всю жизнь. Он так волновался, он был так счастлив, что наконец может хоть что-то сделать. Я заподозрил, что настоящим мечом я бы его убил; нельзя сказать ему, что я ему не сын, потому что это правда.

И кроме того, чего бы мне не пойти в школу?

Я подумал: А вдруг есть способ?

Если он прав, я и впрямь могу пойти. Получить стипендию, пойти в школу, а если он и узнает правду, будет уже поздно. У меня не отнимут стипендию по одному его слову; не отнимут, если он скажет, что дал мне рекомендацию лишь потому, что думал, будто я его сын, и вообще, как он может сказать, что дал мне рекомендацию только поэтому? Если пойду, у Сибиллы появится лишний доход: она сможет купить шюреровскую «Историю еврейского народа в эпоху Иисуса Христа», роскошное четырехтомное издание, исправленное и дополненное Вермешем и Милларом, которое должно быть в каждом доме. Если я ухитрился внушить нобелевскому лауреату, что я его давно потерянный сын, уж убедить собственную мать, что получил стипендию в Уинчестере, я как-нибудь способен.

Я подумал: Почему нельзя?

Если не выйдет, всегда можно в 13 лет поступить в Кембридж. Может, и выйдет. И уж лучше так, чем еще одна зима на Кольцевой.

Он сочувственно смотрел на меня.

Я сказал: Ну я не знаю.

Я подумал: Почему нельзя ему не сказать? Сибилла будет счастлива. Он будет счастлив. Он же много лет угрызался, потому что был не в силах помочь, а теперь он в силах. Что такого плохого, если он сможет думать, будто в силах помочь?

Зазвонил телефон.

Он коротко мне улыбнулся — мол, когда же это кончится? Он сказал: Я на секундочку.

Подошел к столу и взял трубку. Он сказал: Сорабджи!

Он сказал: Да, так в чем проблема?

Последовала долгая пауза.

Он сказал: Полностью с тобой согласен, Рой, но что, по-твоему, я тут могу? Я даже не член комитета…

Снова пауза.

Он сказал: Я был бы счастлив помочь, если б мог принести пользу, но честное слово, я не вижу, как тут выкручиваться…

Снова пауза.

Он сказал: Очень интересное предложение.

Он сказал: Это будет весьма нестандартно, но я отнюдь не…

Он сказал: Слушай, Рой, можно, я тебе завтра перезвоню? Я сейчас занят. Особо не обольщайся, но давай держать в уме все возможности.

Он сказал: Хорошо. Да. Спасибо, что позвонил.

Я все смотрел на него. Я не улавливал, что происходит. Я не улавливал, что происходит с доктором Миллером, и не улавливал, что происходит с астрономом из Австралии; я даже толком не улавливал, что происходит с его тремя детьми и страницами примеров. У меня, похоже, не было всех релевантных данных; я не знал, где их добыть. Судя по имеющимся данным. Сорабджи — последний, у кого имеет смысл просить релевантные данные.

Я подумал, что, если позволю ему помочь, придется быть его сыном. По телепередаче я бы не догадался, что, если прийти к нему за помощью в беде, он станет допрашивать тебя о побочных продуктах нефтепереработки, но это что, конец света? Если попаду в беду, можно к нему и не ходить. А в остальное время он, наверное, покатает меня на вертолете и научит лазать по веревочной лестнице, или мы слетаем через Ла-Манш, или он объяснит мне всякие трудные вещи, которые хорошо бы объяснить. Не все в нем видно глазу, но сколько всего не видно? И насколько это важно?

По-моему, жизнь была попроще, когда я переживал из-за одного только Вэла Питерса. У него есть свои недостатки. Путает ДНК и РНК. Слегка увлечен секс-туризмом. И не только. Но за такого отца никто не упрекнул бы меня — он сам такой получился. А вот тут…

Я сказал: О чем речь?

Сорабджи это ошеломило. Он сказал: Любопытство сгубило кошку.

А потом улыбнулся и пожал плечами. Сказал: Всякая управленческая бодяга. Кое-кому на хвост наступили.

Я понимал, что не смогу. Я подумал: Но зачем непременно ему говорить?

Я хотел сказать, что пошлю заявку, а потом просто не посылать. Легче легкого, потому что, когда я уйду, он меня ни за что не найдет. Если поговорит с этой женщиной — узнает, что она не рожала. Если не поговорит — никогда не узнает.

Я понимал, что скажу ему. Решил, что лучше сразу, пока нервы не сдали.

Я сказал: Вы, может, и не захотите писать мне рекомендацию

Он сказал: Это почему еще? Кто-нибудь заподозрит? Да они и глазом не моргнут. Мне попадается блестящий мальчик, самоучка: я стараюсь свести его с нужными людьми — что может быть естественнее? Сходство есть, конечно, но многие мальчики стригутся короче — если пострижешься, вряд ли кто заметит.

Я сказал: Вы, может, и не захотите писать мне рекомендацию, потому что на самом деле я вам не сын.

Он сказал: Что?

Я сказал: На самом деле я вам не сын.

Он нахмурился — мол, Что?

Я сказал: Я это выдумал.

Он сказал: Ты… Он сказал: Не мели ерунды. Я понимаю твою обиду, но нельзя всю жизнь ее на транспаранте таскать. Ты же вылитый я.

Я сказал: Моя мать говорит, что вы вылитый Роберт Донат. Он вам родня?

Он вытаращился. Он сказал: Так ты… Он сказал: Позволь спросить зачем.

Я объяснил про «Семь самураев».

Не знаю, чего он ждал. Он сказал: Это какой-то бред. В этом нет смысла.

Мне представляется, сказал я, что смысл в этом есть.

Он поглядел на листки с преобразованием Фурье, раздвинул их по столу. А потом вдруг смял и выбросил в корзину. Он сказал: То есть сына у меня нет.

Он сказал: Ну конечно, она не могла, надо было сразу сообразить.

Он посмотрел на меня.

Я сказал: Простите.

Он сказал: Подойди сюда.

Я не подошел. Я сказал: Я пытался вам объяснить.

Он сказал: Это же глупо, если ты хотел это выдумать, какой смысл мне говорить?

Я сказал: А это по-прежнему естественно — свести меня С нужными людьми?

Он смотрел на меня. Он молчал. Лицо холодное и бесстрастное, будто он что-то высчитывает внутри.

Наконец он бесстрастно сказал: Ты получил сведения, которых у тебя быть не должно. Возможно, ты считаешь, что эти сведения для меня опасны.

Он сказал: Я бы рекомендовал тебе следить за языком. Если попытаешься использовать эти сведения, полагаю, ты поймешь, что это крайне опасно для тебя.

Я сказал, что не собирался их использовать и пытался его остановить. Я подумал: Наверняка что-то можно ему сказать. Он так радовался этому преобразованию Фурье — я не понимал, какая разница, если человек, решивший эти задачи, не делит с ним 50 % генов. Пожалуй, решил я, для такого замечания момент неудачен. Я сказал, что просто хотел… Я сказал, что мой отец склонен путать частную и общую теорию относительности.