Джойс Мэйнард - Шесть дней любви

— Мы уезжаем, — сказал я, не обращаясь ни к кому.

Просто хотелось услышать эти слова.

Голос звучал непривычно, ведь комната опустела: вещи собрали, ковер свернули. На столе лежал конверт с письмом папе. Больше не было ничего.

Шел дождь, небо потемнело до тусклого сизого цвета. Я подумал о коробках с вещами, которые накануне вечером мы оставили у секонд-хенда: наверняка размокли. Впрочем, хорошо, что жара наконец спала.

Кто-то принимал душ. Раз насвистывает, значит это Фрэнк. Я спустился вниз. Было очень рано, часов шесть, не больше, но я уже слышал мамины шаги. Ее саму я обнаружил у кладовой. Она надела клетчатые брюки, которые не носила чуть ли не с моего рождения. Значит, за последнее время сильно похудела.

— У меня плохие новости.

Интересно, какие новости для нее плохие? Точно не такие, как для нормальных людей.

— С Джо беда. Я хотела вынести его клетку к машине, а он не шевелится. Лежит неподвижно.

Я бросился в кладовую.

— Джо просто устал, — сказал я. — Он не любит бегать в жару. Вчера я заглянул к нему пожелать спокойной ночи, он вовсю нюхал мою ладонь.

Джо лежал на газете. Раскрытые глаза смотрели в пустоту, лапы он вытянул вперед, как супергерой в полете, хвост спрятал под себя, а пасть приоткрыл, словно хотел что-то сказать.

— Это вы его убили, — процедил я. — Вы вдвоем. Не хотели брать и решили от него избавиться.

— Ты так не думаешь, — сказала мама. — Ты не веришь, что я на такое способна. И Фрэнк тоже.

— Неужели? Если правильно помню, из-за него погиб его собственный ребенок.

Во дворе светлее не стало. От дождя земля раскисла и прилипала к лопате. Пока рыл могилу Джо, я передумал насчет полиции. Не из-за цацек из «Скаймолла», а чтобы наказать их обоих. Именно это я и сделаю, если заявлю на Фрэнка.

— Генри, клянусь, я не причинила бы боль тому, кого ты любишь, — твердила мама, семеня за мной во двор.

Вспомнилось, как четыре года назад мама рассказывала о том, почему я единственный ребенок. Живо представил ее во дворе папиного дома. Она вырыла совком яму и положила на дно кровяной сгусток, который мог стать моим братом или сестрой. Года через полтора снова рыла яму — хоронила коробку из-под сигар с прахом Ферн.

Фрэнк теперь стоял на крыльце, он шагнул ко мне, но мама его остановила.

— Генри лучше побыть одному, — сказала она.

Я побрел по улице, сам не зная куда, — просто шагал и шагал вперед. Через какое-то время сообразил, что приближаюсь к дому отца.

Остановился во дворе перед домом. В окне кухни горел свет. Папа уже наверняка пил кофе и читал спортивные новости в газете. Сейчас войдет Марджори. Ей нужно поставить воду, чтобы подогреть бутылочку для Хлои, — она захочет есть, едва проснется.

Папа поцелует Марджори в щеку, оторвет взгляд от газеты и скажет что-то про дождь. Ничего особенного, но на кухне у них хорошо и уютно. Неловко бывает лишь во «Френдлисе», когда папа силой втягивает нас с Ричардом в разговор о любимом игроке «Ред сокс». Они — настоящая семья, только я мешаю.

По пути сюда я собирался к ним зайти. Представлял, как начну: «Тебе всегда казалось, что мама свихнулась? Вот послушай…»

К обеду отец перевезет меня к себе. Я ведь даже вещи собрал. Поселят наверняка к Ричарду, и тот встанет на дыбы. Нам купят двухъярусную кровать.

Интересно, а Ричард по ночам развлекается? Если да, то встает у него исключительно на Жосе Кансэко. Я представил, как мы с ним обсуждаем наши забавы.

«Поговори со своим сыном», — попросит Марджори после очередной стирки.

Раньше я злился на папу, а тем утром чувствовал лишь грусть, когда мок под дождем и смотрел, как на окно ложится его тень, слушал, как хлопает дверь. Это он выпустил кошку гулять. Слушал, как кричит Хлоя (я никогда не зову ее сестрой или сводной сестрой, потому что мама расстраивается), требуя, чтобы ее вытащили из кроватки. Это их дом, а не мой. Никто тут не виноват, просто так вышло.

Я опустил конверт в почтовый ящик. Почту папа заберет, только когда вернется с работы, а прочтет к ужину: он так привык. Мы к тому времени будем у канадской границы.

Когда брел домой, у обочины остановилась патрульная машина. Было очень рано, дождь полил сильнее, а я промок до нитки. Брюки волочились по лужам, футболка липла к телу. Вода струилась по лицу и заливала глаза.

— Сынок, тебе нужна помощь? — спросил полицейский, приоткрыв окно.

— Со мной все нормально.

— Куда это ты идешь? — не унимался он. — Для мальчишки твоего возраста еще рановато, а ты даже без плаща. Разве учеба не сегодня начинается?

— Я просто гулял и теперь возвращаюсь домой.

— Садись, я тебя подвезу. Родители небось волнуются.

— Я с мамой живу, и она не волнуется.

— Значит, с мамой на всякий случай потолкую. У меня сын, наверное, твой ровесник.

Мы проехали «Прайсмарт», библиотеку, школу, возле которой на стоянке уже мокло несколько машин. Добросовестные учителя наводили блезир в классах, только мне там уже не сидеть.

Проехали банк, поднялись по холму и свернули направо, к нам на улицу. Вот дом Эдвардсов, дом Джервисов и в самом конце наш. На маму я злился, но все равно посылал ей телепатические сигналы, чтобы не стояла у дороги и не складывала вещи в багажник. Фрэнку тем более не следовало высовываться. Точь-в-точь как Серебряный Сёрфер, я посылал сигналы и ему: сиди, мол, дома, не показывайся.

Мама стояла во дворе в клетчатых брюках и непромокаемой накидке, но, к счастью, без коробок. Когда перед домом притормозила патрульная машина, она закрыла глаза рукой, но ведь так она могла защищаться от дождя, который полил еще сильнее.

— Миссис Джонсон, я встретил вашего сына у шоссе и решил привезти домой, — сказал полицейский. — Уроки через сорок пять минут начинаются, а он насквозь промок.

Она застыла как вкопанная. Я знал, что творится с ее руками у кассы супермаркетов, и легко представлял, как они дрожат сейчас. Поэтому мама спрятала их в карманы.

— В каком ты классе? — полюбопытствовал полицейский. — В шестом? Может, ты сына моего знаешь?

— Нет, в седьмом, — ответил я.

— Ясно. В переводе на обычный язык — тебя интересуют девочки, а не салага-шестиклассник.

— Спасибо, что привезли его домой, — поблагодарила мама.

Она смотрела на дом, а о чем думала, я понимал без слов.

— Не за что. Вижу, Генри — хороший парень. Смотрите, чтобы не испортился.

Он протянул маме руку, но я, прекрасно понимая состояние мамы, пожал ее сам. Пусть не удивляется.

Накануне вечером по пути к контейнерам секонд-хенда, точнее, во время третьего рейса мы заглянули к Эвелин и Барри. Мама хотела отдать Барри часть моих старых игрушек. Кубик Рубика и волшебный планшет ему вряд ли пригодятся, так же как и шар судьбы (когда его поднимаешь, в окошке появляются ответы-предсказания). Зачем это все ему? Но по мнению мамы, мои игрушки сделают его комнату более похожей на нормальную детскую. Лавовую лампу я очень жалел, но ее тоже пришлось оставить Барри. Мама сказала, что к лампе могут придраться пограничники, примут еще за наркоманов.