Джойс Мэйнард - Шесть дней любви

На ланч Фрэнк снова сварил классный суп, на сей раз картофельно-луковый. Подан он был в холодном виде, что оказалось идеально для такой жары.

После мама решила Фрэнка постричь, а затем он вызвался постричь меня. Получилось здорово. Выяснилось, что в тюрьме он был подпольным парикмахером. Заключенным, вообще-то, ножницы не полагаются, но один парень припрятал свои во дворе, под отколовшимся куском бетона. Фрэнк почти не говорил о том, как ему жилось последние восемнадцать лет, но про ножницы рассказал до конца. Охранники их таки нашли, заключенных снова обкорнали под ежик, но все еще долго с тоской вспоминали времена, когда парикмахером был Фрэнк.

Мама учила Фрэнка техасскому тустепу, но из-за раны на ноге получалось у него не очень.

— Адель, как только приду в норму, мы с тобой поедем развлекаться, — пообещал он.

— Это будет уже в Канаде.

Из-за жары есть никому не хотелось, и мы поужинали попкорном, который сделала мама, приправив его топленым маслом. Потом уложили подушки перед телевизором и посмотрели «Тутси».

— Отличная мысль, — сказала мама Фрэнку. — Переоденься женщиной, ну, перед канадской границей. Возьми любой из моих костюмов.

Ее слова спустили нас с небес на землю. На день мы превратились в беспечную троицу, которую беспокоит лишь то, как бы бытовой мусороизмельчитель не забивался. Тут мы словно очнулись, вспомнили, что предстоит бежать в чужую страну, от старой жизни лишь вещи в багажнике, куда именно ехать, неясно, только бы не обратно, — и мигом притихли.

— Из Дастина Хоффмана получилась симпатичная женщина, — заметила мама, наверное, чтобы нарушить тишину.

— Мне больше нравятся такие, как Джессика Лэнг, — вставил я.

— А мне такие, как Адель, — сказал Фрэнк.

После кино я соврал им, что хочу спать, и ушел к себе. Ложиться не собирался — сел за стол, чтобы написать папе. Казалось, письмо отправить нужно, ведь мы теперь долго-долго не увидимся. Мы с ним не очень ладили, но мне все равно было грустно.

«Дорогой папа! Куда я еду, объяснить не могу, но, пожалуйста, не беспокойся…»

«Дорогой папа! — снова начал я. — Какое-то время мы с тобой не увидимся. Спасибо, что возил меня в ресторан и что помог с проектом по естествознанию. Я понимаю, каких трудов тебе стоило устроить нам путешествие в Диснейленд. Хорошо, что у тебя есть другие дети и ты не будешь по мне тосковать. Я ни в чем тебя не виню. Иногда лучше какое-то время не видеться: потом всегда есть о чем друг другу рассказать.

Только не волнуйся за меня, ничего страшного не случится.

Пожалуйста, попрощайся за меня с Ричардом и с Хлоей. И с Марджори тоже».

Я долго не мог решить, чем закончить. Сперва выбрал «искренне твой», потом просто «твой». Затем все зачеркнул, после подумал, что зачеркнутое слово смотрится глупо, ведь папа если приглядится, то обязательно его разберет, и нацарапал: «Навсегда твой». Все лучше, чем «с любовью».

Утро вторника. Еще день — и я должен был пойти в школу. Мама освобождала холодильник и понемногу отбирала то, что возьмем с собой. Получилось на удивление мало. Посуда у нас из секонд-хенда: пара сковородок и кастрюль, кофейник — в общем, ничего особенного.

Магнитофон мы возьмем, а телевизор оставим. Я решил посмотреть его на прощание, пока жую корнфлекс. Шоу Джерри Льюиса больше не показывали, зато началось ток-шоу «Жизнь с Риджесом и Кэти Ли».

— По его болтовне скучать не придется, — сказала мама о телевизоре. — На острове Принца Эдуарда будем слушать птиц.

— Генри, мы купим тебе скрипку, — пообещала она, — и найдем старого канадского преподавателя, чтобы учил тебя.

Виолончель мама решила не брать: инструмент ведь не ее. Хотя, по-моему, кража взятой напрокат виолончели — ерунда по сравнению с бегством из страны в компании Фрэнка.

— Ничего, — сказала она, — в Канаде новую куплю, на сей раз для взрослых. Выучишься играть на скрипке, будем концерты устраивать.

Жалела мама лишь о том, что придется бросить наши запасы — бесчисленные рулоны бумажных полотенец и банки супа «Кэмпбелл». Фрэнк предупредил, что для них места не хватит. Да и на границе, если нас остановят для досмотра, годичные запасы супа и полотенец наверняка вызовут вопросы. То же самое касалось маминых нарядов: блестящих юбок, шарфов, шляп с шелковыми цветами, степовок, мягчайших балеток и туфель на каблуках для танго — нужно было выбрать самые любимые. Все не поместятся.

Фотоальбомы в кожаном переплете, забитые моими фотографиями, мама возьмет обязательно. Ее детских фотографий в них почти нет. Папа на снимках без лица: это мама бритвой поработала. На отдельных фотографиях, там, где мне два, три и четыре, мама в балахонах для беременных. Переворачиваешь страницу, а младенца нет. Только в конце одного альбома отпечаток деткой ножки размером с марку — на память о Ферн.

Дорогих мне вещей набралось всего ничего — «Хроники Нарнии», «Большая книга фокусов», любимые в детстве «Щенок Поки» [20] «Щенок Поки» — книга для малышей Джанетт Себринг Лоури. и «Любопытный Джордж», а еще постер, на котором Альберт Эйнштейн показывает язык.

Самым дорогим своим имуществом я считал Джо. На машине он ездил всего раз, из зоомагазина к нам домой. Я решил: если Джо испугается, достану его из клетки и спрячу под футболкой, у самого сердца. Мне уже доводилось так делать, даже когда мы никуда не ехали. Сердце хомяка под шелковистой шерсткой стучало куда быстрее моего.

Жару Джо переносил плохо — два последних дня не бегал в колесе. Вялый и апатичный, он лежал на полу клетки, тяжело дышал и не притрагивался к корму. Я поил его водой через пипетку — встать и подойти к миске у бедняги не было сил.

— Я волнуюсь за Джо, — тем утром сказал я маме. — Не хотелось бы везти его на машине, пока жара не спадет.

— Генри, нам нужно это обсудить, — проговорила она. — По-моему, хомяков нельзя перевозить через границу.

— Провезем его тайком, — предложил я. — Посажу его себе под футболку. Я так и хотел, чтобы он не испугался.

— Если пограничники увидят Джо, они станут нас обыскивать и быстро сообразят, кто такой Фрэнк. Его полиция арестует, а нас отправит домой.

— Нельзя бросать Джо, он член семьи.

— Мы отдадим его в добрые руки, — заверила мама. — Может, Джервисы для внуков возьмут.

Я посмотрел на Фрэнка: он намывал полы. Они с мамой решили, что нужно оставить все дорогое и красивое, тогда болтать будут меньше. Фрэнк скреб ножом швы между кафельными плитками, там скопилась грязь. На меня он не взглянул, даже голову не поднял. Мама как оглашенная терла стальной мочалкой кафель над гриль-тостером.

— Без Джо никуда не поеду, — отрезал я. — Он самое ценное, что у меня есть.