Джойс Мэйнард - Шесть дней любви

Мама понимала: нового хомяка обещать бесполезно. Так же как собаку, о которой я мечтал.

— Ты не удосужилась поинтересоваться, как я отношусь к разлуке с папой! — упрекнул я. — У кого-то есть брат, у кого-то — сестра. А у меня только Джо.

Реакция мамы была предсказуема. Выражение ее лица почти не изменилось, но мои слова были точно ядовитый укол, от которого обледенела ее кожа.

— Это очень опасно, — прошелестела она. — Ты просишь рискнуть жизнью человека, которого я люблю, ради хомяка.

Что за бред?! Ее послушать, моя жизнь — сплошное недоразумение.

— Важно лишь то, что дорого тебе! — возмутился я. — Ты и он! Тебе бы только в кровать с ним залезть и трахаться!

Так я впервые произнес это слово, никогда прежде не звучавшее в нашем доме. Не слети оно с моего языка, ни за что не поверил бы в его невероятную силу. Вспомнилось, как мама лила молоко на пол, и еще один случай — настолько давний, что казался теперь потускневшей полароидной фотографией, — когда она сидела в чулане с тряпкой на глазах и выла, будто умирающее животное. Много позже я сообразил, что мама оплакивала погибшего младенца, своего последнего. Случай в чулане я почти забыл, но тут четко увидел маму, скрючившуюся на полу, сверху плащи и куртки, вокруг зимняя обувь, зонт, шланг от пылесоса. Такого воя я прежде не слышал и бросился на маму, словно мог его заглушить. Я затыкал ей рот, прижимался к лицу, но вой не утихал.

На этот раз воя не было, но получилось еще ужаснее. Примерно так я представлял Хиросиму после бомбардировки, когда делал доклад. Люди навсегда остались там, где находились в момент взрыва, они даже глаза не закрыли, хотя лица расплавились.

Мама застыла, в одной руке гриль-тостер, в другой — тряпка, которой вычищала крошки.

Первым заговорил Фрэнк. Он отложил нож, выпрямился и обнял маму за плечи.

— Адель, не переживай, — сказал он. — Что-нибудь придумаем. Хомяк поедет с нами. Генри, я прошу тебя извиниться перед мамой.

Я поднялся к себе и начал выгребать вещи из ящиков. Футболки с символикой команд, за которые не болел. Бейсболку с матча «Ред сокс», на который папа водил нас с Ричардом. На седьмом иннинге я достал сборник кроссвордов. Письма Арака, моего африканского друга, — связь с ним оборвалась пару лет назад. Кусок пирита, он же слиток золота, как мне думалось в детстве. Я хотел продать его, получить кучу денег и отправиться с мамой в чудо-путешествие. Куда-нибудь в Нью-Йорк или в Лас-Вегас, где устраивают настоящие танцы. Точно не на остров Принца Эдуарда.

Перенес магнитофон из маминой комнаты в свою и врубил кассету «Ганз-энд-роузес». Магнитофон у нас не очень хороший, и на большой громкости басы хрипят, хотя, наверное, так и надо.

В комнате я просидел до самого вечера. Затолкал пожитки в мешки для мусора, а после пару раз перетряхивал: то одно хотелось сохранить, то другое. Нет, пусть лучше все спалят, а то начнешь откладывать — вообще потом ни с чем не расстанешься.

Под вечер, когда сложил последние вещи и вынес мешки к мусорным контейнерам, разыскал номер Элеонор. К телефону шел не спеша, через гостиную, мимо мамы и Фрэнка. На ходу снимал книги с полок и рассовывал по коробкам, чтобы подкинуть в библиотеку. Пусть библиотекари удивляются. Старые книги они распродают по двадцать пять центов за штуку. Там я их в свое время и купил.

Я взял трубку и набрал номер. Элеонор ответила после первого гудка.

— Давай встретимся?

В другой ситуации мама спросила бы, куда я собрался. В тот день она не спросила, но я все равно сказал:

— Если тебе интересно, я иду на свидание с девушкой.

Мама обернулась и посмотрела на меня. Точно такое же у нее было лицо, когда папа приехал за мной вскоре после рождения Хлои. Мы с мамой стояли во дворе, когда в папиной машине приоткрылось окно и раздался детский плач. Так я понял, что нокаутировать можно не только ударом кулака.

— Я позволю себе не больше, чем позволяешь себе ты, — съязвил я и захлопнул за собой дверь.

С Элеонор мы встретились в парке, на игровой площадке, где сегодня из-за жары никто не играл, и устроились на качелях. Элеонор явилась в платье, таком коротком, что казалось, это топ, надетый без шорт или юбки.

— Знаешь, что выкинула моя мать? — начал я. — Она решила не брать моего хомяка в Канаду.

Элеонор теребила косичку. Потом взяла кончик и провела им по губам, словно художница кисточкой.

— Может, ты не в курсе, но психологи считают, что отношение человека к животным — настоящий ключ к его характеру, — начала она. — Не хочу бросить тень на твою маму, но многие маньяки-убийцы начинали с издевательств над животными. Джон Уэйн Гейси, [21] Джон Уэйн Гейси — серийный убийца. Изнасиловал и убил 33 молодых человека, в том числе нескольких подростков. Также известен как Убийца-клоун. Чарльз Мэнсон, [22] Чарльз Миллз Мэнсон — лидер коммуны «Семья», отдельные члены которой в 1969 году совершили ряд жестоких убийств. — говорят, оба сперва мучили кошек, потом переключились на людей.

— Обоих ненавижу, — прошипел я. — И маму, и Фрэнка. Маме плевать на мои желания, а Фрэнк прикидывается внимательным, но самому бы только к ней подлизаться.

— Говорила я тебе, секс как наркотик, — отозвалась Элеонор.

— Оба считают, что могут мной командовать.

— Только сейчас понял? — удивилась Элеонор. — Родители все такие. Слюнявых младенцев они обожают, но, едва ребенок начинает думать самостоятельно, ему затыкают рот. Вчера звонили из моей школы-мечты и предложили папе оплату в рассрочку. Разговор я, разумеется, подслушала. Знаешь, что он выдал? «Мы с бывшей женой решили, что сейчас Элеонор разумнее оставить с одним из родителей. У нее расстройство пищеварения, поэтому мы считаем, что дома, под нашим контролем, ей будет лучше». Типа он только для меня старается, а не жалеет двенадцать тысяч долларов!

— Моя мама даже папу не предупредила, что меня увозит, — пожаловался я. — И со мной поговорить об этом не удосужилась.

Если честно, один плюс в побеге из страны я видел: никаких больше субботних ужинов с папой и Марджори. Но почему мама сама так решила? Почему меня не спросила?

— Родители привыкли все контролировать, — сказала Элеонор. — Хочешь ей насолить? Настучи на того парня, пусть его заберут. Ты можешь стать хозяином положения.

До сих пор меня разрывало от ярости и других чувств, ни одно из которых добрым не назовешь. Поначалу я боялся, что мама с Фрэнком меня бросают. Потом решил, что меня забыли и для мамы я уже не на первом месте, а еще боялся неизвестности. Но боли и обиде вопреки я понимал, что маме зла не хочу. Напротив, мне хотелось, чтобы она была счастлива, только не с кем-то, а со мной.

От предложения Элеонор — позаботиться, чтобы Фрэнк вернулся в тюрьму, — меня аж передернуло. Получилось невольно, ведь я вспоминал, как мы играли в мяч, как готовили, как он испек маме черничный блинчик-сердечко, как искупал Барри, а потом стриг ему ногти. Как он насвистывал, пока мыл посуду. Как говорил: «Сегодня богатейший богач Америки нашему пирогу позавидует», как шептал: «Смотрю на мяч!»