Джойс Мэйнард - Шесть дней любви

— По-моему, не стоит мне брать этот фильм напрокат, — сказал я Элеонор. — Неизвестно, что подумают мама с Фрэнком, если засекут меня за просмотром.

Вообще-то, мне и самому смотреть не хотелось, особенно сцену, где убивают Бонни. Если Элеонор не преувеличивала, то я отлично понимал ее маму. Уж очень та сцена близка к тому, что может случиться в моей жизни на самом деле.

— Представь, что твою маму выследят и убьют, — не унималась Элеонор. — Прямо на твоих глазах! Ты ребенок, тебя не пристрелят, но весь этот кошмар увидишь. Жуткое зрелище, эмоционально травмирующее.

Разговаривали мы у видеосалона. Мимо прошла женщина с коляской, мужчина опустил кассету в ящик, куда сдавали просмотренные фильмы. Казалось, сам тротуар источает тепло. «При такой жаре хоть яичницу на асфальте готовь», — услышал я однажды. «Как титьки танцовщицы из Вегаса…» «Ваш мозг под действием наркотиков…» Из кондиционированной прохлады кафе мы вышли пару минут назад, а у меня уже футболка к телу прилипла.

Элеонор надела темные очки, очень большие, круглые, на пол-лица. Она взглянула на меня — за темными стеклами очков глаз не видно. Протянула длинную руку и коснулась моей щеки. Запястье у нее не толще черенка для лопаты, а на нем пунктир и надпись «линия надреза».

— Давно хочу кое-что сделать, но, чувствую, ты решишь, что я не в себе, — проговорила Элеонор. — Только мне все равно.

— Я не считаю, что ты не в себе, — возразил я.

Вообще-то, я стараюсь не врать, но тут сделал исключение.

Элеонор сняла очки, спрятала их в сумку и огляделась по сторонам. Вот она облизала губы, наклонилась и поцеловала меня.

— Готова поспорить, это твой первый поцелуй, — сказала она. — Теперь ты навсегда меня запомнишь, ведь я первая девочка, которая тебя поцеловала.

Домой я вернулся почти в пять. Мама и Фрэнк сидели на заднем крыльце и пили лимонад. Мама разулась и держала в руке бутылочку красного лака. Она положила вытянутые ноги прямо на колени Фрэнку, и тот красил ей ногти.

— Твой отец звонил, он приедет через полчаса, — предупредила мама. — Я уже начала беспокоиться, что ты вернешься слишком поздно.

Я пообещал, что буду готов вовремя, и пошел наверх сполоснуться. На полочке в ванной лежали бритва Фрэнка и крем для бритья. К сливу прилипли черные волоски. Вот что значит мужчина в доме!

Интересно, а под душем они вместе плескались, пока меня не было? В кино такое показывают. Я представил, как Фрэнк подходит к маме сзади, обнимает за плечи и целует в то место, где оставил засос. Его язык ныряет маме в рот, так же как язычок Элеонор нырнул ко мне.

Вода течет по маминому лицу, по ее груди. Мама касается Фрэнка в том самом месте, где я трогаю сейчас себя…

Я думал об Элеонор, о Рейчел, о миссис Ивенрад, моей прошлогодней учительнице естествознания, которая не застегивала верхние пуговицы на блузке. Думал о Кейт Джексон из «Ангелов Чарли» и о том, как встретил в городском бассейне молодую няню, которая выходила из воды со своим двухлетним подопечным. Она не заметила, что верх купальника сполз и у нее сосок наружу.

Вспоминал звуки, которые мама с Фрэнком издавали ночью. Представлял, что не мамина, а моя кровать бьется о стену. Что в ней Элеонор, но не такая тощая. Грудь у ее клона чуть-чуть побольше. Я прикасаюсь к ней, и из-за стены доносится любимая мамина песня: «Сюзанна уводит тебя к себе в гости…»

Можно слушать музыку так, чтобы практически в каждой песне на первый план выступал секс, и воспринимать мир так, чтобы едва ли не каждое событие получало двоякое значение.

С улицы доносился плеск: это Фрэнк промывал кисти. Когда приедет отец, он затаится. Папа у нас долго не пробудет. Я выскользну за порог, не дав ему приблизиться к крыльцу, чтобы мои родители и слова друг другу не сказали. И чтобы не молчали с постным видом: это самое худшее.

В другой ситуации я обернул бы полотенце вокруг пояса и прошлепал бы к себе в комнату, а при Фрэнке стеснялся узких плеч и хлипкой груди. При желании он меня в лепешку превратит!

Я тоже могу его в лепешку превратить, только иначе.

«Когда ты туда позвонишь? — спросила Элеонор. — Ну, в полицию».

«Не сегодня. Мне надо хорошенько подумать».

Я злился на свою нерешительность, но из головы не шла картинка: мама сидит за кухонным столом, Фрэнк ставит перед ней чашку кофе. Вроде бы мелочь… Фрэнк уже приготовил ей булочку — надломил и смазал маслом. Именно надломил, а не надрезал — так он нас учил, — чтобы получилось больше неровностей и масло лучше впиталось. Мама откусила кусочек, и к щеке прилипла капелька джема. Фрэнк макнул салфетку в стакан с водой и вытер маме щеку. У мамы были такие глаза… Глаза человека, который долго бродил по пустыне и наконец разыскал воду.

— Завтрак, — только и сказал тогда Фрэнк.

Никаких иных слов и не требовалось.

— Навсегда запомни этот миг, — отозвалась мама.

Папа с Марджори купили мини-вэн, в котором задняя дверь сдвигается в сторону, а не распахивается, как в нашем старом авто. Такие машины только появились в продаже, то есть папа с Марджори пару месяцев ждали своей очереди на покупку. Наконец желанная модель поступила в автоцентр «Додж», но в темно-бордовом цвете, который не понравился Марджори. Она хотела белый, потому что где-то вычитала: белые машины реже попадают в аварии. «Ричард и Хлоя — мой ценный груз, — заявила она тогда и лишь после паузы добавила: — Ну и Генри, конечно».

В итоге они взяли бордовый.

«Ваш отец — прекрасный водитель», — заявила Марджори, словно кто-то боялся разбиться.

Я вот больше боялся сидеть безвылазно дома. Не то чтобы мне очень нравились поездки во «Френдлис» с мачехой и папой…

У нашего дома они всегда останавливались ровно в пять тридцать, а я дожидался на крыльце. На этот раз особенно не хотелось, чтобы папа к нам заходил.

Ричард нацепил наушники, устроился сзади рядом с сиденьем Хлои и слушал музыку. Когда я сел в машину, он даже голову не поднял, зато Хлоя на меня посмотрела. Она уже говорила отдельные слова, а сейчас держала в руке банан и якобы ела его, но на самом деле размазывала по лицу.

— Ну, детишки, поцелуйте брата! — велела Марджори.

Все нормально, кивнул я. Ага, вижу, как они мне рады.

— Как тебе жара, сынок? — спросил папа. — Слава богу, в «караване» кондиционер есть. В эти выходные мне только бы в машине сидеть.

— Верно, — кивнул я.

— Как у мамы дела? — поинтересовалась Марджори.

Таким тоном о безнадежных больных справляются.

— Очень хорошо, — отозвался я.

Марджори — последний человек на свете, с которым мне хочется говорить о маме.

— Начало учебного года — идеальное время для поиска работы. Я о твоей маме, — начала Марджори. — Школы и колледжи снова оживают. Можно пойти официанткой на неполную неделю. И круг общения появится, и деньги.