Эрик-Эмманюэль Шмитт - Два господина из Брюсселя

Они кричали через равные промежутки времени.

Пока они звали на помощь, их собственные голоса придавали им энергии; они были уверены, что, перекрывая криками один другого, они производят адский шум.

Все впустую…

Их никто не слышал.

А все потому, что они отважились так далеко отойти по перламутровому насту от наезженных путей, что оказались в тех местах, куда никто не забирался. Для того чтобы их услышали, какой-нибудь смельчак — а это было очень маловероятно — должен был бы оказаться на этой территории.

После нескольких изнурительных часов у них пропало всякое желание орать, потому что перепад эмоций был невыносим: надежда всякий раз сменялась отчаянием.

Они смотрели друг на друга: губы и подбородок у них дрожали, а лица стали отечными.

— Мы здесь подохнем, — прошептала Северина.

Бенжамен грустно кивнул. Бессмысленно себя обманывать.

Северина опустила глаза, по щекам потекли жгучие слезы. Бенжамен сжал варежку жены, чтобы она не прятала от него взгляда:

— Северина, ты — великая любовь моей жизни. Мне повезло, что я тебя встретил, мы познакомились и ты полюбила меня. В могилу я унесу нашу с тобой жизнь, мою любовь к тебе.

Глаза ее расширились, она не отрывала от Бенжамена долгого взгляда и с трудом произнесла:

— Я тоже.

Выдирая собственное тело изо льда, Бенжамен подполз к Северине. Она просто рухнула на него, и они пылко обнялись.

Потом они оторвались друг от друга и, обретя силы, снова начали звать на помощь. Они из последних сил напрягали легкие, уже ни на что не надеясь, но решив до конца доиграть роль заблудившихся лыжников.

Их снежная гробница с ледяными стенами по-прежнему хранила безмолвие. Только свет над головой уже не был так ярок, небо как будто вылиняло. Скоро начнет смеркаться…

Дрожь пробежала по их телу при одной мысли о том, что готовила им ночь.

— Эй, эгей! Эй, слышите меня? Есть кто живой?

Они вздрогнули.

В просвете со стороны склона появилась чья-то голова. Это была молодая девушка с энергичным и тонким лицом. Сердца их бешено забились. Они заорали.

— Я пойду за помощью! — звонко крикнула она им.

— Вам не хватит времени спуститься в долину и вновь подняться. Темнеет. Бросьте нам веревку.

— Но я катаюсь, у меня нет веревки.

Северина и Бенжамен разочарованно смотрели друг на друга. Надежда снова угасала.

Голова исчезла.

Бенжамен подпрыгнул и заколотил кулаками по стене:

— Эй, не уходите! Подождите! Ну пожалуйста!

Бенжамен орал, почти теряя рассудок. Северина не отводила от него неподвижного взгляда.

Потом снова наступила тишина, плотная, гнетущая, терпкая.

Ни Бенжамен, ни Северина не осмеливались поделиться мыслями. От холода стучали зубы.

Медленно текло время. Одна минута. Десять. Полчаса. Час. Она уже не вернется.

— Держите!

Сверху на них смотрела девушка, потом в расселине появилась оранжевая веревка. Девушка оказалась изобретательной: она добралась до ближайшего спуска, огороженного тросом, тянувшимся от стойки к стойке и указывавшего границы спуска, отвязала его. Надежно закрепив трос вокруг скалы, она спустила конец в расщелину.

Первой за трос уцепилась Северина; собрав последние силы, она минут через десять сумела добраться до их спасительницы. За ней из снежного плена вырвался и Бенжамен.

Когда они, выбравшись на поверхность, рухнули на снег, уже смеркалось; хотя они и страдали от переохлаждения и ушибов, они завороженно уставились на свою освободительницу; двадцатилетняя же Мелисса заливалась смехом — настолько чудесным приключением казалось ей их спасение.

В шале Северина с Бенжаменом согрелись, привели себя в порядок, сходили к врачу, намазались прописанными снадобьями, приняли болеутоляющие и противовоспалительные средства, а затем позвонили Мелиссе. Они непременно хотели поблагодарить ее еще раз перед отъездом.

Мелисса без церемоний пригласила их на вечеринку, которую устраивала вместе с друзьями.

Северина с Бенжаменом праздновали свое возвращение к жизни в компании молодых людей от восемнадцати до двадцати двух лет, которые знали друг друга с детства и из года в год катались здесь на лыжах веселой компанией.

Разомлевшие от вина, шуток и всеобщего веселья, царившего в ресторане, Северина с Бенжаменом не могли отвести взгляд от своей благодетельницы. Мелисса, отплясывавшая умопомрачительный рок, казалась им собранием всех достоинств, силы, ума, жизненных сил, доброты и энергии.

Один из молодых людей, заметив их взгляд, подсел к супружеской паре:

— Она просто потрясающая, наша Мелисса, правда?

— Не то слово! — воскликнула Северина.

— А ведь она тяжело больна, — тихо проговорил молодой человек. — Никому и в голову это не может прийти.

— Что вы сказали?

— Мелисса больна муковисцидозом. Вы разве не знали?

Супруги побелели как полотно. Их руки затряслись, рот раскрылся, бледность залила лица, они не могли пошевелиться, не в силах отвести взгляд от девушки: их нерожденный ребенок только что обрел плоть и кровь.

ЗАМЕЧАНИЕ АВТОРА

Взяв за привычку снабжать все переиздания моих произведений отрывками из дневниковых записей, я убедился, что читателям, это нравится. Иногда я даже добавляю такие записи к первым изданиям. Перед вами страницы из дневника, касающиеся предлагаемой книги.

Мой друг, один из самых талантливых театральных гримеров, рассказывает, как возник их, теперь уже многолетний, союз с его другом-психиатром. Мужчины заключили его в церкви, укрывшись за одной из колонн в то время, когда перед алтарем разворачивалась обычная брачная церемония.

История меня тронула — так редко сочетаются любовь и юмор. Не говоря уже о смирении! Я считаю эту пару истинными христианами: без всяких претензий двое влюбленных хотят освятить свой союз перед алтарем.

Поступок этот доказывает силу страсти, которой нипочем все запреты, все внешнее для страсти не существует; она почти достигает того, на что не имеет права.

Этот «неправильный брак» длится уже более тридцати лет.

Тогда что же такое «брак правильный»? — спросил я у своего друга.

Он не знает ответа.

А я не смог запретить себе поразмышлять. Сдержали ли свое слово те, кто официально поклялся «в верности и взаимной поддержке»? Продлилась ли так же долго законная любовь, признанная обществом, как и любовь преступная?

Возвращаюсь к своим друзьям, подпольно освятившим свой союз. Может быть, из-за того, что общество вынудило их стать маргиналами, они смогли найти новый смысл в «верности», хранить которую поклялись друг другу, вторя брачующимся официально?

Их постоянство не объясняется ни выхолащиванием смысла, ни суммой запретов. Верность их позитивна и призывает каждого давать другому то, в чем они поклялись: любовь, поддержку, внимание, помощь; верность перестает быть ограничением: не ласкай никого, кроме меня. Для двоих этих друзей, позволивших себе иметь любовные связи вне их союза, брак не означает клетку, в которую один запирает другого.