Мэтью Грин - Воспоминания воображаемого друга

После этого разговора родители Макса отправились домой. Дома они показали полицейским, где кофейник, туалет и телефон, и сказали, что идут спать.

Телевизор они включать не стали, хотя я не помню ни одного вечера, когда бы они не включили телевизор. Мама Макса приняла душ и теперь сидит на постели и расчесывает волосы. Папа Макса тоже сидит с краю и вертит в руках телефон.

— Я все время думаю о том, как ему сейчас, должно быть, страшно, — говорит мама Макса.

Она перестает расчесывать волосы.

— Знаю, — говорит папа Макса. — Мне все кажется, что он где-то застрял. В каком-нибудь подвале заброшенного дома, или, может быть, он нашел где-нибудь в лесу пещеру и не может выбраться. Но где бы он ни был, он один и ему страшно.

— Я только надеюсь, что с ним Будо.

Я даже вскрикиваю, когда мама Макса произносит мое имя. Я знаю, она считает, что Макс меня придумал, но на долю секунды мне кажется, что она считает меня настоящим.

— Я об этом не подумал, — признается папа Макса. — Все, что угодно, только бы ему было легче, только бы он меньше боялся.

Мама Макса начинает плакать, а потом и папа. Только папа плачет молча. Мне видно, что он плачет, но видно и то, что он думает, что это незаметно.

— Я хочу понять, что мы сделали не так, — говорит мама Макса и продолжает плакать. — Я все время думаю, что это мы виноваты.

— Перестань, — говорит папа Макса.

По его голосу я слышу, что он перестал плакать, но не знаю, как долго это продлится.

— Эта чертова учительница не уследила за Максом, он, наверное, пошел погулять и заблудился. Он что-то увидел, что-то привлекло его внимание, и он попал в ловушку. Нам есть о чем волноваться и без того, чтобы винить себя.

— Ты не думаешь, что его кто-то похитил?

— Нет, — говорит папа. — Чушь. Нет, его найдут в каком-нибудь колодце, или в подвале заброшенного дома, или в сарае на чьем-нибудь заднем дворе. Ты же знаешь Макса. Он, может, уже и слышал, как его зовут, но не отозвался, потому что не любит разговаривать с чужими людьми. Кричать он тоже не любит. Ему холодно и страшно, но с ним все будет хорошо. Вот во что я верю. Я всем сердцем верю, что с ним все будет хорошо.

Его слова полны надежды, и я думаю, что папа Макса действительно верит в то, о чем говорит. И я думаю, что мама Макса тоже начинает в это верить. На секунду даже я начинаю в это верить. Я хочу поверить.

Родители Макса обнимаются и не отпускают друг друга. Скоро мне становится неловко сидеть рядом с ними, и я ухожу. Они все равно скоро лягут спать.

Сегодня я не хочу идти на автозаправку. Ди и Салли там нет, и я не хочу, чтобы что-то мне напоминало о тех, кого больше нет в моей жизни. Грэм. Ди. Салли. Макс. Автозаправка была одним из моих самых любимых мест, но теперь уже нет.

Но и дома оставаться я тоже не могу. Только не всю ночь. Мне кажется, нехорошо сидеть в спальне родителей Макса, но сидеть одному в комнате Макса мне не хочется. В гостиной и в кухне тоже. Там полицейские, которые смотрят какое-то из тех телешоу, где один человек разговаривает с кучкой людей, которые считают его смешнее, чем считают те, кто смотрит на них по телевизору.

Вообще, мне как-то странно, что в нашем доме чужие люди.

Мне надо с кем-нибудь поговорить. На свете не так много мест, где воображаемый друг может с кем-то поговорить, тем более ночью.

Но одно такое место я знаю.

Детская больница стоит через дорогу от взрослой, куда я теперь не хожу. С тех самых пор, когда я там встретил одного воображаемого друга, взрослого и очень злого. Иногда я даже в детской больнице начинаю нервничать, потому что она близко от взрослой.

Но в детской больнице всегда можно встретить воображаемых друзей. Здесь даже лучше, чем в школе. В школе много детей, но большинство оставляет своих воображаемых друзей дома, потому что трудно болтать или играть с воображаемым другом, когда вокруг учителя и другие дети. Ребенок может взять с собой воображаемого друга в детский сад, и то только в первый день. Потому что ребенок (если он не такой, как Макс) быстро сообразит, что трудно завести новых друзей, если болтаешь с кем-то, кого никто не видит. Вот тут и наступает момент, когда исчезает большинство воображаемых друзей.

Их убивает детский сад.

Но детская больница — хорошее место, чтобы встретить воображаемых друзей. Я пришел сюда, когда Макс ходил в первый класс. Тогда учительница миссис Кропп сказала нам, что больницы никогда не закрываются. Она рассказывала детям о службе «911». Этот номер нужно набирать на телефоне, когда оказываешься в опасной ситуации.

Если бы я умел нажимать кнопки на телефоне, я бы набрал этот номер, когда миссис Паттерсон украла Макса.

Миссис Кропп сказала, что набрать номер 911 можно в любое время, потому что скорая помощь и больницы работают круглые сутки. Потому как-то ночью, когда мне не хотелось на автозаправку, я пошел в больницу, которая была на расстоянии почти в шесть раз большем, чем автозаправка.

Все дети в детской больнице чем-нибудь больны. Кто-то болен день или два. Они падают с велосипедов и ушибают голову или подхватывают какую-то гадость, которая называется пневмония. Но есть дети, которые подолгу лежат в больнице, потому что они по-настоящему больны. У большинства, особенно у тех, кто болен по-настоящему, есть воображаемые друзья. Наверное, потому, что они им нужны. Некоторые из этих детей бледные и худые, и у них нет волос. Некоторые просыпаются посреди ночи и тихо плачут, так что их никто не слышит и никто не беспокоится за них. Больные дети знают, что они больны, а по-настоящему больные дети знают, что болеют по-настоящему. Им всем страшно. Так что многим нужен воображаемый друг, чтобы не оставаться в одиночестве, когда родители уходят домой, а с детьми остаются одни только пикающие аппараты с мигающими лампочками.

Лифт в больнице для меня — хитрое препятствие, потому что я не умею проходить сквозь двери лифтов. Я могу проходить сквозь стеклянные двери и деревянные, сквозь двери в спальню и даже сквозь дверцы автомобилей, но не умею проходить сквозь двери лифта. Я думаю, это потому, что Макс боится лифтов и никогда ни в один не заходил, так что он не считает двери лифтов нормальными дверями. Они для него двери-ловушки.

Но я хочу подняться на четырнадцатый этаж, и мне легче сделать это на лифте. До четырнадцатого этажа слишком много ступенек. Но я должен удостовериться, что в лифте есть место для меня. Дело в том, что люди меня, конечно, не видят и не чувствуют, но, если их в лифте слишком много, они могут толкнуть меня или зажать в угол.

Впрочем, не совсем так. Меня нельзя толкнуть по-настоящему. Но меня толкает идея переполненного лифта, то есть я хочу сказать, что чувствую, когда много людей, хотя они меня — нет. Бывало, в лифт набивалось столько людей, что они зажимали меня в угол, и я начинал чувствовать то же самое, что чувствует в лифтах Макс. Мне тесно, я в ловушке, я задыхаюсь, хотя по-настоящему я не дышу. С виду я дышу, но вдыхаю я идею воздуха, а не воздух.