Алексей Беляков - Пепел и песок

— А ты почти не хромаешь, — шепчет мне Румина, ставя бордовый штамп на ушной раковине. — Молодец!

— Пойдем быстрее, мне уже надоело.

— Нельзя. Мы собьем весь ритм. И улыбайся. Ой, как я счастлива!

Румина держит меня под руку, и я чувствую ее дрожь, которая от голых плеч низвергается к каблукам-громоотводам, уходит под землю, вызывая панику у местных сейсмологов.

— Ну сделай что-нибудь, — Румина сжимает мое запястье. — Неужели ты так просто уйдешь?

Мы поднимаемся по ступенькам, навстречу гирляндам, брильянтам, перьям, маскам и саксофонам. Дорожка окончена, la strada finita. Все кончилось быстро. Как проклинала б меня моя милая Ами: жалкий лимитчик, трус таганрогский!

И тогда у самых колонн я оборачиваюсь и у подножия задрипанного парфенона вижу народ. Он смешной и поганый, мой народ ясноглазый. Ненавижу, всех утопить. Но я подарю ему один трюк благородного Марка, пусть мой народ заснет сегодня с улыбкой на изъеденных пивной пеной губах. Пусть сдохнет в блаженстве от грядущей эпидемии инфаркта и покоится в братской могиле под обломками ракеты «Восток».

— Румина?

— Что, дорогой? — Она устремляется грудью ко мне, как вырезанная из плексигласа фигура на носу свадебной бригантины. — Что?

— Потанцуем — в последний раз? Последнее танго в Париже…

— Как?

Я беру ее потную ладонь и туго стиснутую талию. Опрокидываю навзничь, едва не роняя — рыжие волосы Румины касаются ковра, усыпанного песком и конфетти.

— Ах! — Румина хрустит костями. — Ох!

«Да здравствует Марк! — откликаются верные сволочи. — Крови и зрелищ!»

— Вот молодец! — Румина распрямляется, облизывая помаду, прижимается ко мне, массируя натренированные груди. — Как я счастлива!

И я наконец улыбаюсь, да так, что сердца моих зрительниц, шалав с застывшими челками, превращаются в силиконовые флаконы, наполненные топливом № 5. Дайте патент за формулу дикой любви — и побыстрее.

А тебе так и надо, глупая Катуар, черноперая вздорная птица. Стоишь сейчас среди охрипших от эйфории блондинок, смотришь на нас с Руминой и думаешь…

— Марк, проходите, пожалуйста внутрь, — меня трогают за священное плечо. — За вами еще идут.

— Подождут. У меня триумф воли.

А теперь — полная тишина. Резко прекратить рев и стоны!

Чемодан лежит посреди номера, крышка отброшена, два стальных зуба-замка ждут указаний стоматолога. Лягарп с римским комфортом прилег на подушку. Значит, Катуар была здесь, переоделась… Где ее маленькая красная сумка по прозвищу клатч, которую мы купили за день до отъезда? В ней были билеты и наши документы. Сумка на тумбочке. Я беру ее в руки и глажу. Можно открыть, достать паспорт Катуар и узнать, как на самом деле зовут эту песочную гордячку.

Первая буква имени точно «А». Вторая — я запускаю руку в сумочку — вторая будет…

В дверь скребется ночная птица. Пришла. Прилетела!

Бросаю алую сумку-плутовку на постель.

Раз, два, три, четыре, пять… Теперь тебе несдобровать. Ты стала послушной, хороший симптом, но, собственно, я сейчас не о том.

Распахиваю дверь и на меня набрасываются яростные груди Румины:

— Куда ты ушел? Все тебя ищут!

— Устал.

— Мне приходится вместо тебя интервью давать! Пойдем быстрей!

— Нет, все, я не могу. Еще и колокол начал раскачиваться…

— Какой колокол? Пойдем. Там так весело, мне двое уже предложение сделали.

— Срочно соглашайся. Но выбирай того, кто повыше ростом.

— Пойдем, я тебе говорю. Что за человек?

Румина ногтями сцепляет манжет моей рубашки, уже декорированный двумя желтыми пятнами, и тянет, как утка-хищница. Вырываю руку из клюва:

— Я не пойду.

— Дурачок… Хочешь я сделаю прямо сейчас то, о чем ты всю жизнь мечтал? А потом мы пойдем веселиться до утра.

Румина опускается на колени, подол ее белого платья распускается на полу. Я толкаю Румину в плечо.

— Уйди.

— Нет, я сделаю это! — Румина хохочет, икает, доносится эхо шампанского. — Я сегодня переполнена чувствами!

Я отступаю назад, и Румина, протянувшая руки к моим бедрам, теряет цель и падает локтями на шершавый палас. В положении кентаврихи она остается, глядит на меня снизу вверх:

— Испортил мне настроение. Ладно, отдохну так немного и пойду, отдамся первому встречному режиссеру. Слушай, а почему ты с Хташей развелся?

Крупно: унылое лицо гипсового Геродота. Он смотрит на Хташу и на меня. Сквозь закрытые кухонные двери доносится плач младенца и утешительное завывание Розы.

ХТАША

Что тебе еще надо?

Я Покоя.

ХТАША У тебя полный покой, ты делаешь все, что хочешь. Обещал папе поступить в аспирантуру, вместо этого пишешь сценарий, и никто тебе слова не говорит, только все помогают.

Я Слишком много помощников.

ХТАША Я плохая жена?

Я Не знаю. Мне не с чем сравнивать. Но этот постоянный крик…

ХТАША Это твоя дочь.

Я Да, я помню. Но мне надо закончить сценарий.

ХТАША Нам всем уехать?

Я Наверное, надо уехать мне.

ХТАША (Смеясь, словно кашляя) Куда?

Я На другую квартиру.

ХТАША Какую? У тебя ничего нет в этом городе. Ты голодранец!

Я Мне дадут аванс за Бенкендорфа, сниму что-нибудь.

ХТАША Весь твой аванс уйдет на один месяц оплаты. Ты знаешь цены в Москве? На что ты будешь жить? Ты у нас катаешься как сыр в масле.

Я (гляда в слепые глаза Геродота) Я заберу лишь Лягарпа, Брунгильду и Бенки. Больше мне ничего не надо.

ХТАША Как красиво! Благородный художник. А вещи? Все барахло, что я тебе покупала, — оставишь?

Я Оставлю.

ХТАША Ты не выживешь в Москве, ты сдохнешь! Твои сценарии никому не нужны. Какие-то прохиндеи пообещали тебе пять рублей, и ты счастлив, стучишь по ночам на своей железяке. Мы это терпим: ах, у нас тут творец, демиург.

Я Хташа, прекрати этот гур-гур.

Темные круги под глазами Хташи разбухают, завариваются отравленным чаем. Она нависает надо мной, скрежещет драконьими зубами.

ХТАША Гур-гур? Выучил новое выражение? Причастился к высокому? Два раза выпил водки с самим Йоргеном? А рассказать тебе, как ты оказался в МГУ? Рассказать?

Я (растерянно) Я знаю, как. Ты о чем?

ХТАША Папа слишком интеллигентен, поэтому никогда не позволял себе об этом вспоминать. И я молчала, чтобы ты не комплексовал. А теперь я могу рассказать. Твоя бабушка дала огромную взятку декану. И все экзамены для тебя прошли очень легко.

С кухни доносится яростный крик дочери.

Я (чуть качнувшись от этого крика) Что ты мелешь? У бабушки только пенсия.

ХТАША Хо-хо. Твоя бабушка не так проста. Что ты знаешь о ней? Тебя никогда не интересовало ничего, кроме твоих закорючек. Сю-же-тов! Все иное ты удаляешь из организма.

Я Мне надо позвонить.

Моя квартира в Таганроге. Забытый, забытый ИНТ. Но пусть возникнет, мелькнет на прощанье. На кухонном столе дребезжит телефон, все тот же, чья серая трубка хранит останки блинного теста от рук бабушки.