Алексей Беляков - Пепел и песок

— А вы не боитесь?

— Чево?

— Что я вас как-нибудь убью?

Белобровый злодей заинтригован:

— Меня зовут Игорек, если что. И как ты меня убьешь?

— В своем сценарии.

— Где?

— В сценарии. Это будет страшная смерть, Игорек.

— А, хорошо. Отойдем-ка. Вон туда, за гараж.

И поволок меня Игорек, чтоб за гаражом я навеки умолк.

Опустите камеру, покажите наши следы на люблинском снегу. Вот Игорька, а рядом мои, левый след поглубже и подлиннее, оставляет всем прощальный привет от берцовой кости. Слышится голос Игорька:

— Бабки есть?

В заплывшем зеркале ванной-склепа разглядываю бывшее лицо. Оно стало цвета мечты, как халат Бурново. Язык мой, враг мой, расшатывает кровоточащий зуб. Завтра к врачу бы надо сходить. Куда? К какому врачу? Зачем? Чтоб он дал порошок радости, таблетки смелости, капсулы наглости? Врач не спасет. Талант не продать. Все утопить.

На бортике ванны скучает старое лезвие бритвы. Поговори хоть ты со мной, железка бесполезная!

Беру лезвие и намечаю его маршрут вдоль вены на левом грязном запястье. Начертить бы им вензель Ende, зря я, что ли, так бился над графикой гордого имени? Которое никому уже будет не интересно, кроме смешливых студентов-медиков в морге.

Нет, сперва наполнить ванну, насыпать в нее поваренной соли. Бычок-песочник должен уйти в свою азовскую стихию. (Эй, бычок, ты слишком долго плавал, все тебя успели позабыть.) И в ванной плескаться, наблюдая за тем, как вода обращается в красное вино, — до полного ЗТМ.

И раздеваться не надо — в одежде труп гармоничней.

Где тут соль, в этом протухшем буфете? Вот она. Теперь все готово.

Но раздается звонок. Звонок-1, звонок-2, звонок-Н2О.

Беру трубку черного аппарата, пропахшего давно умершим котом. Интересно узнать, кто последний услышит мой голос.

— Аллоу! Это я, Сильвер. Аллоу!

— Я слушаю.

— Здравствуйте, Саша. То есть Марк, извините. Мне очень нравится ваше новое имя.

— Оно мне больше не понадобится.

— Ой-ой-ой! Я знаю от Йоргена, что ваш проект не стали запускать. Но поверьте — ничего страшного не произошло. Аванс вам дали? И это уже хорошо. Знаете, сколько народа ходит со своими гениальными проектами и ни копейки выбить не может?

— Нет, не знаю. Мне это неинтересно. Неинтересно.

— Хотите, я вас в Канны отправлю? Туда все наши летят. Будете олицетворять современную кинодраматургию. Красная дорожка, все дела. Льва вам, конечно, никто не даст, но потусуетесь, позагораете. Знакомства заведете. Вам надо тусоваться! Иначе пропадете.

— Мне ничего уже не надо. Я и так пропал.

— Перестаньте! Напишите мне быстро сценарий арт-хаусной короткометражки. Денег заплатить не могу, но мне нужен фильм, чтобы с ним поехать в Канны. Арт-хаус тем и хорош, что его можно снять хоть на бабушкину кинокамеру. Чем хуже снято, тем выше похвалы.

— Шарлатанство какое-то.

— Вот вы и заинтересовались!

— Отстань.

— Ха-ха! Думайте быстрее, а то попрошу еще кого-нибудь. Но я звоню не только за этим. У меня есть для вас большой сюрприз. Приезжайте завтра. У меня теперь свой кабинет на «Мосфильме». И купите себе уже мобильный, так нельзя!

Короткие гудки входят в резонанс с моим пульсом. Левая нога просит пить. Все утопить. В ванну. Какое слово было последним перед смертью? Отстань? Сойдет.

А ты, глупый Бенки, уже решил, что это тот самый звонок, который меня спасет?

Когда ванна наполнена наполовину, я бросаю в нее полпачки запекшейся соли. Взбалтываю рукой поминальный коктейль в мутной ванной. А теперь, как Ами учила, надо выступить экстравагантно, почуди΄ть всем своим весом. Зрителей нет? Посажу в партер Лягарпа.

Пока я веду все эти нероновские приготовления, посмотрим флешбэк напоследок.

Подвал в переулке Вечность. Карамзин лежит на диване фон Люгнера, гладит свой блинный живот.

КАРАМЗИН Мой бычок ненаглядный, назвать дату смерти твоей?

Я Нет!

КАРАМЗИН Боишься, как я погляжу?

Я Просто не хочу.

КАРАМЗИН Не волнуйся, это случится не завтра.

Я Все равно, не надо.

КАРАМЗИН А как жить хорошо, когда день твоей смерти известен. Разве нет?

Я Нет, нехорошо… Это страшно.

КАРАМЗИН Не надо бояться. Запомни — день твоей смерти…

Я Не надо! Заткнись!

Карамзин поднимается, скрипя нацистской кожей, смотрит на меня глазами утопленника.

КАРАМЗИН Ты стал слишком смелый.

Я Я уезжаю в Москву. Поступать в МГУ. А ты можешь сдохнуть на этом диване.

И теперь пора в ванну. Карамзин сдохнет сам. А я уйду, как аквалангист — брюшком к небу, спиной в глубину. Старец, прощай!

Лихо бросаюсь через пожелтевший борт, ноги вверх.

Звук плещущейся воды, не хватает разве лишь криков чаек.

Это кафе чудом уцелело после бомбежки Сочи, скрылось от прицелов олимпийских снайперов под лианами бугенвиллии. Я обнаружил его случайно, когда уже не мог бежать после морга («Вы хорошо знали эту девушку? Где ее документы?»).

Здесь я сел — спиной ко входу, лицом к затянутому листвой окну. Отдохну под ленивым вентилятором и побегу дальше.

— Меню, да?

Я не оборачиваюсь.

— Наверно, не надо. Просто водки. Полстакана. И кусок хлеба.

— Водка теплый у нас, холодильник сломан.

— Тогда целый стакан.

— Хорошо. Ты тоже из Москвы?

— Да.

— Сразу видно.

Голос удаляется, поскрипывая деревянным полом. На смену ему врываются два других, со стороны моря. Продолжают жаркий диалог:

— Вчера Фишка приехал, с утра бухой уже. Стоит внизу в холле, смотрит по сторонам, не понимает вообще, где он.

— Как всегда.

— А там уборщица, полы натирает, на гостей любуется. Ты слушаешь?

— Да, просто меню смотрю попутно.

— И уборщица видит Фишку и говорит: «Ой, а я ж тебя узнала, ты ж етот, артист известный!»

— И что?

— А он ей: «И я тебя тоже узнал! Ты — бабка!»

Борис Мельхиорович смеется, постукивая ладошками по столу в мыльных узорах. Эдвард Булатович вздыхает:

— И ведь отбоя от предложений у него нет. Русские режиссеры — странные люди. Будут мучиться до последнего кадра. Не кино, а Сталинградская битва. Смотри, тут на столе горчица.

— Еще бы! Зря я тебя сюда вел, что ли? Все, как в наше время: с коричневой корочкой.

— Аутентично.

— Не умничай. Давай-ка ее на черный хлебушек намажем, посолим и сожрем спокойно. Вот где счастье-то, Эд! Ни одна скотина не смотрит тебе в рот и не напишет потом в газете: «За ужином хозяева фестиваля устало ели устриц, доставленных с Лазурного берега…

— …и запивали холодным шабли урожая тысяча восемьсот двадцать пятого года». Ты прав. Полчаса свободы у нас есть…

— …сказал он, сверкнув золотыми часами с турбийоном.

— С хуйоном! Давай, Боря, еще пельменей вот этих закажем, а?