Эльжбета Латенайте - Апсихе (сборник)

Когда уже почти половина сидевших на трибунах подняли голову для вертикальной встречи, оба волка тоже взглянули вверх, тихонько урча. Казалось, урчали они потому, что то, что падало сверху, не давало им никакого стимула, чтобы взнуздать взлелеянную злобу, а наоборот — будто успокаивало против их воли. И, сами не зная, а может, и не предчувствуя почему, они еле слышно урчали урчанием, которое кривило закинутое горло.

Корольки заметили падавшее облако почти одновременно, когда смотрели поверх стакана с клюквенным киселем на свое дерево и фигурки человечков. Все одновременно поперхнулись и, одновременно оправившись от испуга, с одинаковым удивлением стали смотреть на гигантское мокрое явление, издали объявшее всех такой свежестью, что даже напряженные плечи корольков расслабились, как от материнского прикосновения.

Если бы в то мгновение кто-нибудь наблюдал за корольками, непременно вообразил бы, что это всего лишь монаршая харизма одного королька, а не пять монарших единиц, что существует только один королек, разный и полный очарования. И на том дереве, возможно, всего лишь одна фигурка человечка и свешивается одна-единственная пара блестящих стоп. Но действие монарха так велико, что то, на что он взирает, просто множится в глазах сторонних наблюдателей.

И больше ничего не должно было случиться. И упало облако. Будто клокочущие желания, льющиеся сверху с огромной силой. Одна всеобщая вертикальная встреча и десять тысяч индивидуальных. Облако грохнулось с гигантской силой и подняло над трибунами и манежем многие тонны песка. Зрители промокли насквозь от небесных вод. Однако промокший мех, слезящиеся горящие глаза и словно размокшая от пота кожа были самой мелкой выполосканной частицей каждого. Своей свежестью облако проникло туда, куда не достать, и оросило души.

Это событие мало изменило видимый порядок дальнейшей жизни замка. Все шло как прежде, никто не говорил об упавшем облаке, никто не упоминал даже боев, шедших в тот день. Но одно довольно важное изменение все же произошло. После того как упало облако, неожиданно ожила растительность в замке: листья садовых деревьев и цветов не сохли и не опадали, а цвета стали такими яркими, что прославили замок и притягивали путешественников со всего света. А тянулись сюда разного рода больные, пешком, на колесах и по воздуху, так как кто-то заметил, что невероятно и невиданно яркие цвета растений в саду, облитом облаком, лечат почти все глазные болезни.

Произошло и еще кое-что. После того как упало облако, заболело дерево на дворцовом балконе. Заболело и зачахло так быстро, что никто и глазом не моргнул. Больше всего дворцовых садовников и прочую челядь удивляло то, что дерево умерло тогда, когда вся остальная растительность не только не захирела, но обрела невиданную силу.

При падении облака от мощного удара выпали и потерялись разноцветные человечки, прежде сидевшие на ветках балконного дерева. Королькам больше не на что было глазеть, когда на манеже бились животные. Они были вынуждены смотреть в клюквенный кисель и впитывать его запах. Но вскоре они заметили, что могут обойтись без киселя. Крепко удерживая в памяти воспоминание о своем любимом дереве на балконе и сидевших на дереве фигурках с сияющими пятками, они не чувствовали дурмана крови, как все остальные вокруг. Но вовсе не потому, что так и не отказались от клюквенного киселя и глазения поверх края стакана. Скорее потому, что облако совершило чудо.

День боев, происходивший раз в три недели, больше никогда не останавливал их фырканья, веселости, плевков и бульканья. Наоборот, теперь они охотно шли на балкон и садились на ту же самую скамью. Они больше не сидели, уткнувшись носом в клюквенный кисель. И о дереве не жалели. Более того, они со скоростью молнии забыли своего друга, который всегда был так жизненно необходим, принимал их в свою растительную живительность и отделял от ненавистного манежа.

Им больше не надо было избегать зрелищ боев на манеже. Они больше не видели боев. Выходили на балкон, подходили к краю и каждый раз опять глазам своим не верили. Не было никакого манежа, никаких трибун, никаких загонов для животных и птиц! Все, что они видели сейчас с дворцового балкона, — пустое чистое пространство, излучающее странный покой. Только пустая чистота.

Однако и бои, и манеж по-прежнему были там же, где и всегда. По-прежнему со всех сторон везли животных и птиц, по-прежнему множество зрителей прибывало на праздник Дня боев. Корольки слышали рассказы о том, как проходили бои, каких животных привезли в тот или иной день. Но и эти разговоры в одно ухо влетали, а из другого вылетали. Они сидели на балконе в ожидании, пока сообщат, что третий бой уже закончился. Один подпирал балконную ограду, другой полеживал на скамье, третий потягивался на солнце, четвертый вытирал с лица клюквенный кисель, все они наблюдали, как кто-нибудь, заглянув на балкон, с энтузиазмом комментирует и машет руками, посматривая на схватку зверей. И улыбались. Улыбались, изредка поглядывая с балкона на полную сияния пустыню. А потом спокойно возвращались домой, так и не увидев того, что вызвало такое волнение.

Последний раз перед завершением этой книги Апсихе была замечена, когда потихоньку накрапывало. Она сидела на поваленном бревне, вся в осах, ползающих по ней, будто по какому-то их притягивавшему вожделению. Не столько притягивавшему, сколько необходимому, чтобы могли пережить этот день до вечера. Но необязательно желанному. Осы ползали и тыкались головами в кожу Апсихе, напоминавшую цвет вскипевшего молока в нежном свете, и вплетались в волосы, напоминавшие множество длинных мелких черноватых обвисших рук, не принадлежавших человеку.

Говорят, что Апсихе сидела, запрокинув кверху голову, а ее глаза были выжжены от слишком долгого и нежного смотрения на звезды.

Апсихе перекладывала свое прошлое и будущее, все теряя и одно, и другое. Ее прошлое как будто бы сидело в снегах, но если Апсихе подумала бы про себя, что его там не было, то прошлое исчезло бы оттуда.

Наверное, именно потому человеку всегда недостает смелости отринуть что-нибудь, потому что вдруг он не найдет больше того, насчет чего всегда был спокоен. Человек, отрицавший человека, начнет хоть капельку разбираться в нем. И обесценится бессовестно распространенная, бессовестно не сопровождаемая спорами, громогласная, убогая сущность человека. Сущность, только сущностью и подкрепленная.

Чтобы приблизить то спасительное событие, когда первого человеческого младенца нарекут Апсихе, надо каждого поместить в глупейшую и сильнейшую мысль, в непобедимую мысль, непобедимую, как и все остальные, но неосмотрительно забытую: человек не есть . Так же сильно, как и есть. И месиво из сладко-непретенциозного и инертного человеческого бытия или бытий, из его отношений с абсолютом, его способностей и наследий утрачивает, вокруг чего замешиваться. Месиво утрачивает размазанного самим собой человека.