Эльжбета Латенайте - Апсихе (сборник)

Их внимание приковывало росшее в левом углу балкона широколиственное дерево, чуть повыше, чем куст, но с крупными длинными ветвями. Декоративный, специально для дворца полученный, от скрещивания двух особенных и очень разных растений вид с необычной формой листьев. Но не само дерево притягивало и удерживало внимание корольков, едва те через силу притаскивались посмотреть на бои, — кое-где на ветках были фигурки — побольше и поменьше — из разноцветного дерева. Корольки, держа обеими руками по стакану с клюквенным киселем, подносили его ко рту и поверх края стакана, с грустью, не отрываясь смотрели на большеносых человечков, которые, согнувшись и упершись локтями в колени, сидели, свесив вниз узкие голые блестящие ступни. У всех брови капризно и изящно приподняты вверх, у всех тонкие, сжатые, растянутые губы.

Заканчивались ли бои, происходившие внизу, быстро или затягивались настолько, что насельникам замка надо было подавать второй обед, корольки все время только пили кисель и смотрели на человечков, сидящих на ветках. Едва только звучала сирена, оповещавшая о завершении Дня боев, тут же слезали со скамьи и один за другим неслись с балкона назад в замок.

Если битвы были очень кровавыми, плыл запах крови. Корольки утыкались носом в стаканы с киселем и часто дышали, втягивая аромат клюквы, только чтобы не почувствовать запах крови.

Они не знали, как понять этот дурман, что он говорит, не могли представить себе, что похожий запах и его источник бьется тут же, в них самих. Для них это была нераскрытая и необъяснимая тайна. Поэтому они никак не могли признать, что в них течет такая же кровь и что они сами могут издавать запах, от которого трусливо прячутся в клюкве.

Животные не знали, что те, кто наблюдают за ними, — люди. Животными, одуревшими от боли, от ярости, воспитанной в них их опекунами, шума, шедшего со всех сторон, доносящегося и со стен замка, и с неподалеку выступающих скал, руководило одно-единственное желание — жажда вернуть себе вырванную с мясом кровь, выпить кровь своего противника. А трибуны, по кругу опоясывающие манеж, и люди были для них лишь некими существами, издающими множество подвижных, текучих и изменчивых запахов опасности. Интересно, каким сочетанием звуков они назвали бы то, что человек называет человеком?

Однажды в День боев произошло то, что на все времена изменило взгляд корольков, пусть неясный и туманный, на происходившее за каменной оградой балкона. Взгляд на то, от чего они, по тропинкам своих ноздрей, бежали в стакан с клюквенным киселем, а по тропинкам глаз — на дерево, к цветным человечкам. Произошло то, что изменило посюпорный взгляд на манеж и бои животных не только корольков, но и тысяч зрителей.

В тот день были намечены три боя: петушиный, затем собачий бой и последний — между волками.

Как ни странно, петушиный бой был самым яростным и сильнее всего разжигал страсти на трибунах. Обоих петухов кормили семенами особого дерева, растущего в океане на глубине в пару километров, смешанными со щепоткой пчелиного хлеба. Это с первого взгляда невинное сочетание было необыкновенно мощным, его любили давать, когда выращивали боевых петухов. Птицы, с первых дней получавшие эту смесь, были гораздо выносливее и даже крупнее обычных. Они могли не спать всю ночь напролет (им хватало всего пары минут отдыха), зато испытывали постоянную тревогу, которая их подгоняла и не давала утратить бодрость. Потому и дрались они не от ярости, а от сжимавшего изнутри беспокойства.

Во время каждого боя петухов, вскормленных той смесью (ее называли «вторым клювом»), трибуны замирали. Нечасто увидишь такой отчаянный бой, как между петухами со «вторым клювом». Даже побитая, с ободранными боками, с почти совсем вырванными перьями, с кровью, пролитой больше, чем, казалось бы, возможно, с выклеванными глазами и сломанными ногами, такая птица все равно носилась по манежу, каталась, ползала и волокла израненные крылья. Если не для того, чтобы напасть на соперника, то хотя бы для того, чтобы увернуться самой. В петушиных боях всегда гибли обе птицы — более сильная издыхала только после того, как сдохнет ее соперник.

В тот День боев было ясно и почти безоблачно. Про первый бой «двуклювых» достаточно сказать, что он был длиннее, отчаяннее и жутче, чем все до сих пор виденные на манеже. Обе птицы погибли почти одновременно, поэтому победительница была определена судьями, которые смотрели, какая из птиц первой перестанет шевелиться и уронит голову на красный песок. Некоторые наблюдатели, ближе всех сидевшие к манежу, потом рассказывали, что в последние минуты боя кукареканье и ор полуживых петухов напоминали не что иное, как человеческий плач. И многие потом утверждали, что именно в тот момент они почти решили больше никогда не посещать такие зрелища, потому что, по их собственным словам, «если птицы зарыдали человеческим плачем, то, может быть, недалек тот час, когда люди заголосят по-звериному».

Все будто рухнуло после третьей схватки, вернее, после того, что в тот момент произошло на манеже. Потом уже никто не вспоминал петушков, рыдавших на последнем издыхании. Потому что из-за дальнейших событий все перевернулось в головах.

В тот день третьей и последней схваткой был намечен бой волков. Этот бой не должен был быть самым жестоким, потому что один из волков был настоящий победитель, одолевший множество соперников и погубивший множество собратьев. Едва оба зверя показались на манеже и вздыбились от злобы, как бой неожиданно прервался.

С неба внезапно упало облако.

Те, кто за мгновение по какой-либо причине обратил глаза к небу, видели, как одно белое, растрепанное, но сочное облако ни с того ни с сего заскользило словно по какой покатой и гладкой поверхности. Казалось, оно докатилось до какого-то края — и сорвалось. Потом стало падать вниз все быстрее и быстрее, пока наконец на невообразимой скорости не влетело в манеж. Падавшее влажное облако одним махом совершило то, чего каждый больше всего хотел, ждал и опасался.

Облако было еще довольно высоко, когда, словно его предвестник, в манеж хлынула чудесная свежесть. Похожую свежесть может почувствовать тот, кто провел семь дней в непроветриваемой комнате и вдруг вышел в прохладу после мощного ливня. Но зрители и животные в клетках не связывали эту свежесть с небом, так как каждый ощущал ее очень лично, сам по себе.

Первые из увидевших падающее облако не закричали и не предупредили прочих, только сидели скованные, как новенький лед на пруду, с каким-то нежным взглядом в глазах, и спокойно ждали. Знали, что скоро смогут встретить красоту ни с кем не делимого себя, того, что на огромной скорости приближался сверху в направлении себя ожидающего.