Эльжбета Латенайте - Апсихе (сборник)

Очень может быть, что именно потому, что никто, как бы это ни раздражало, не сомневается в цельности человека и того, что его окружает, существует это бесконечное множество споров и компромиссов, правд и пороков. Другими словами, очень может быть, что это вечное, уже надоевшее множество бесспорности сомнений и бесспорных сомнений существует именно потому — потому что чрезвычайно легкомысленно не вызывает подозрений насчет своего существования.

Если у человечества и есть какая-нибудь порочная тенденция наследственности, это, без сомнения (пусть люди не обижаются), — ничтожная уверенность в том, что человек существует. Множество существования человека не завершено и даже не рождено. Оно не такое и не будет таким, пока не вынырнет из стоялых вод самая желанная и здоровая земля будущих мыслителей, самая свежая тишина и самый громкий усилитель — множество несуществования человека. Во времени несуществования (что бы это ни было) в пространстве, осязаемости и разнослойной неуловимости.

Сколько бы ни было у человека свойств или желаний, какой бы свободной или топкой ни была его фантазия, как бы вкусно ни пахла земляника, никакого человека нет и не было. Самые интересные произведения будут написаны или созданы именно за этой чертой. Это потребует значительно больше мастерства, чем длиннющая, до сих пор из прошлого в будущее тянущаяся лента с написанной на ней одной и той же фразой, изредка, в определенные периоды на некоторых континентах ее перечитывают, немного меняют, захламляют, вычищают, она привлекает больше или меньше внимания и, честно говоря, всегда возвещает приблизительно одно и то же: «На земле есть природа, честолюбцы и что-то еще».

Не пора ли двигаться дальше? Двигаться туда, где не видна эта длинная лента повторов с толкающимися вокруг и потными от натуги более или менее харизматичными интерпретаторами, вещунами и ораторами, охваченными бо́льшим или меньшим энтузиазмом. Не пора ли двигаться туда, где не слышны всякие отголоски творения мира. Туда, где не чувствуется никаких запахов публичности или одиночества. Туда, где не спорят до бесконечности и не воспевают все тот же вопрос: «Что чем питается: знание незнанием или незнание знанием?» Туда, где причины всегда недостаточны для любого мнения или случая. Туда, где цветение случается, по меньшей мере, без цветов, а прикрытие и раскрытие — по меньшей мере, без одежд.

Не пора ли двигаться туда?

Подальше от кровообращения и ударов сердца. Подальше от вечной жизни. Подальше от снов, предназначенных только для того, чтобы смотреть их, мечтать о них или бредить ими.

Не пора ли прочь от середины, начала и хода? Не пора ли, в конце концов, на все времена отойти от смерти, от боли, что используется для создания желаний? От чувственности, распространяющейся в воздухе по активной длинной спирали, которая уносит человека и бросает его на человека, зверей, поло́тна и ноты? Не пора ли прочь от дрожания в удовольствии, от чернот человеческой души?

Не пора ли прочь от сладости меда? Того, что называем человечеством? Наверное, пора. Наверное, пора, выучив слова, взять и забыть язык.

Уже пора прочь от моста через речку. Прочь от диалектов, от свободомыслия. Прочь от лиц квадратных, лиц чистых, лиц строгих. И как можно дальше, как только можно дальше от знания о том, как много еще надо сделать. И от легкомысленного оцепенения. Прочь от моралистов майских жуков с учебниками в руках, от воняющих, потому что постоянно кидаются лозунгами ненависти, от бунтовщиков, у которых самих нет носа. Прочь от туда́ и прочь от назад. Прочь от нестриженых овец и перерезанных вен, розовых, голубых, тоненьких. Прочь от мелодичности, убедительности и перевязей языка.

Прочь от человеческих заноз.

Прочь от идеологических диффузий, от иерархических прогрессий. Прочь от мелкости слуг, от соленых ненужных советов. Прочь от переливов под закрытыми веками. Прочь от соснового бора, ночи и очертаний детства. Прочь от призраков трансценденции и геометрической осязаемости метафизики. Прочь от глухоты, чьим эхом оборачивается записанный слог. Прочь от пепельниц, полных выкуренных перьев. Прочь от лексикона. От пергаментов.

Вот здесь, на горе, неважно, может — у подножья, между лисичками и чертополохом, между плевками болезни, письменными столами, перекрестками, сквозняками, между окрестностями, между чувством спеленутости и встряхиванием за грудки, между профессорами, прячущимися в пасти крокодила, и аватарами, между залитым дождем асфальтом и обшарпанной аптекой есть то, от чего надо бежать. Смрад человеческой нерешительности. Нерешительности перестать быть человеком.

На некоторое время Апсихе остановилась в одном селе. Село было темное, зиявшее множеством ям и помельче, и поглубже. Самым старым и самым слабым жителям Апсихе за несколько монет приносила дров и набирала воды из ручья у подножия горы. Когда увидела, что никто из ее подопечных не нуждается больше ни в топливе, ни в воде, ушла из села. И меньше чем за сутки добралась до другого.

Так она одновременно обслуживала и обеспечивала самых старых крестьян трех сел.

Апсихе понравилось жить на природе, даже если было немного темновато, мрачновато. Многие из подопечных предлагали Апсихе ночлег, настоятельно просили, зазывали, даже приказывали. Но она спала в лесу, в зарослях раскидистого кустарника. Обычно скапливающееся между землей и нижними ветками тепло довольно долго сохранялось там. Кроме того, голоса птиц и зверей меньше проникали сквозь густую крону и не мешали ночному отдыху.

За деньги, которые получала, даже не прося, — жители сами бросали ей монетки, — Апсихе покупала лохмотья все новых расцветок. Заворачивалась в них и снова и снова приходила к тем, у кого уже побывала. А те, уже старые и плохо видевшие, думали, что каждый раз к ним заходят новые люди, и удивлялись, откуда их столько, таких милосердных и участливых.

Спустя некоторое время самые старые в селе крестьяне, которых Апсихе безупречно обслуживала, превратились в самых молодых крестьян. Может, потому что больше не были теми, кому чего-то очень не хватало. Скорее наоборот: теперь им не надо было заботиться о самых необходимых вещах. И вот, самые молодые, полные забот и испытывающие гнет юношеской неудовлетворенности своей жизнью и жизненными обстоятельствами, заняли место самых старых.

Какое-то время Апсихе еще навещала самых старых в двух других селах, неприветливостью природы похожих на первое. Пока и там те, кому она все это время приносила дрова и набирала воды из ручья, не перестали быть старыми, потому что взяли и обогнали всех остальных по обеспеченности и благодарности за помощь. Поменявшись местами с самыми молодыми, счастливчики больше не были самыми старыми. В свою очередь, самые молодые возжелали другой, лучшей жизни, возжелали не такой угрюмой природы, не таких мрачных настроений в их маленькой общине. Постоянно недовольные, они начали превращаться в измученных заботами и болезнями, стареющих и некрасивых людей, пока не состарились настолько, что стали самыми старыми. А Апсихе оставляла молодых и более счастливых и принималась заботиться о новых старых.