Борис Мещеряков - Там, где нас есть

Голодать не голодали, огороды, слава труду, были обширные, но и культурных развлечений ноль. Клуб в перестроенном кулацком доме, под стать всей деревне расхлябанный и покосившийся, — от больших дорог далеко. Порой в осеннюю распутицу и зимнее снежное время даже кинопередвижка добиралась к ним нечасто. Да и электричество иногда отключалось. Из постоянно действующих развлечений были радио, библиотека в школе, танцы в клубе. Посиделки. Может, оттого детей в колхозных семьях было помногу, и как раз по призыву в ряды Советской армии колхоз ходил в районе в передовиках. Жили как при царе горохе, по бабкиному выражению. Бабка была рождением не деревенская, приехала в Чуйки, окончив сельхозтехникум, в коллективизацию, да так и застряла насовсем. Сначала по идейным соображениям, а потом уж не к кому и некуда было уезжать.

— И-и-эх, живем как при царе горохе, — с чувством бросала бабка Серафима в сторону темного окна с синим ледяным разнотравьем и запаливала свечку, а то и лучину.

Магазин был только в соседней деревне, и по зиме в него не находишься, свечки другой раз кончались, и бабка держала в сенцах охапку заранее заготовленной лучины. Хлеб бабка с матерью пекли сами, не надеясь на магазинную подвозку. Мука тоже другой раз заканчивалась, и тогда картошка выручала. Как при царе горохе. Само собой, кабанчик, коровка Серуха и курочки. Само собой, бочка огурцов и бочка капусты. Само собой, дрова в сарайчике. Да чего, неплохо жили. Бабка рассказывала, что при царе горохе и похуже бывало. Она была убежденная комсомолка, а потом коммунистка, а потом колхозная пенсионерка. Двадцать три рублика колхозной пенсии и орден Трудового Красного Знамени в шкатулке на этажерке, портрет Сталина в красном углу, бабка была еще и упертой сталинисткой.

Славка держался иного мнения о вожде, в конце концов, обещанная им счастливая и зажиточная колхозная жизнь была перед Славкиными глазами непрерывно, но с бабкой Серафимой спорить опасался. Бабка была ого какая крепкая и жилистая, на расправу скорая, и рука у нее была тяжелая. Да и любил Славка бабку. И уважал за несгибаемость и упорство. А еще больше любил мать, которая бабке никогда не перечила, хотя по отрывочным с матерью «политическим» разговорам было заметно, что бабкиных пристрастий мать не разделяет. Отец Славки, как родились его сестры-тройняшки, взял от колхоза открепление и подался на Север, за длинным рублем. Через пару лет, приехав в отпуск, развелся с матерью в сельсовете и уехал уже насовсем. Деньги некоторое время слал, потом постепенно перестал, он на Севере женился, надо было налаживать новую жизнь. Не до Славки с сестрами, Веркой, Надькой и Любкой, было теперь отцу. Гордая мать не подавала в суд, да и где тот суд, не наездишься из Чуйков по судам. Тянули с бабкой как могли, а там и Славка подрос.

Славка подрос, оказался способен к технике, председатель заговаривал с матерью об институте, об именной стипендии, говорил, наскребем из колхозной кассы выучить парня, воздействовал через бабку, упирая на развитие колхозной молодежи, и таки выговорил послать Славку в Политех, на эксплуатацию колесных и гусеничных машин.

Славка хорошо учился, много читал, подрабатывал то дворником, то сторожем и отсылал в деревню почти всю стипендию, наезжал с гостинцами, но тут подкралась новая забота, прислали повестку из военкомата. Славка, не упираясь, пожал плечами, сдал косой комендантше койку в общаге, библиотечные книги отнес в институтскую библиотеку, подписал обходной, простился с бабкой, матерью и сестрами и поехал в райвоенкомат для исполнения почетного долга по защите социалистического Отечества.

В неразберихе сборного пункта записали Славку в железнодорожные войска вместо обещанной военкомом автомобильной учебки и без задержки увезли в общем вагоне на восток. Продрав глаза на третий день пути, Славка увидел в окне как-то по-кошачьи плавные и мягкие холмы вдалеке. Поинтересовался у сопровождающего прапорщика, что за места.

— Урал, — ответил прапорщик.

2

— Солдати-и-ик… — тихим голосом, и еще раз, протяжно — Эй, солдати-и-ик…

Славка приходил в себя трудно, выцарапываясь из забытья, как из крепкого сна. Наконец вынырнул с трудом, разлепил глаза и сел, мотая головой.

— Очнулся? Хорошо. — Говорящий имел широкое лицо с редкой бородкой и смеющиеся узкие глаза. Покачал головой в лисьем треухе и заговорил, смеясь — Иду к брату в улус, вижу пограничник едет, вдруг бабах! Огонь, машинка перевернулся, человек выпал, что такое? Подбежал, ты лежишь, думал мертвый, испугался. Испугал Ахмата пограничник.

«Хренасе. Татарин. Пограничник. Где пограничник?» — подумал Славка какими-то отрывками мыслей и оглядел себя. От бурых высоких ботинок со шнуровкой до странного оливково-серого цвета плотных штанов с кучей карманов, выше до такой же с многими карманами оливково-серой куртки. До планочки на верхнем кармане. Шевеля губами, Славка с трудом прочел перевернутые буквы: «САМОЙЛОВ В.». «Все правильно, Вячеслав Самойлов», — несколько успокоился Славка. Переведя взгляд на левое плечо, увидел шеврон с золотым орлом и цепью вокруг него, снизу надпись: «ПОГРАНСТРАЖА РОССИИ, Уральский округ», — и опять занедоумевал.

Татарин, видя Славкино замешательство, отбежал на легких ногах в сторону и вернулся, протягивая Славке темно-серый берет с кокардой в виде того же орла, что на шевроне, и Славка вспомнил.

Он, Вячеслав Самойлов, младший десятник пограничных войск России, призванный из Воронежской губернии на укороченную срочную службу для не состоящих в браке лиц, получающих высшее образование. Сразу все встало на места. Странный цвет формы, татарин, говорящий о его машинке, вездеходе «Тропа» военного образца и, главное, о какой границе и с кем идет речь.

Ну, правду сказать, на места встало не все, кое-что не сходилось со Славкиными воспоминаниями о себе, но в основном пугаться было нечего, с головой был порядок, и память ему при падении не отшибло. Во всяком случае, из армии подчистую не спишут и срок службы засчитают.

Граница была хорошая, спокойная и мирная, с Сибирью. Мог бы загреметь и похуже, к Речи Посполитой поближе или, не к ночи будь помянуты, к румынам, что, говорят, еще страшней литовцев с поляками. Вот так вывалился бы из вездехода в Бессарабии где, а его прохожий — хрясь по башке топором. Славка поежился от нехорошей возможности.

А можно было в Крым, скажем, попасть, как Николка Стеблов с хутора Большак. Тепло, считай, круглый год, фрукты-овощи, патрулирование не по тайге с буреломами, а по пляжу с умопомрачительными загорелыми красотками, вино, завистливые взгляды гражданских парней, не прошедших армейских тестов и не имеющих дополнительной возможности перейти в другое сословие…