Александр Мильштейн - Контора Кука

Но мы что-то слишком увлеклись описанием Пашиного, скажем так, удивления — граничившего с восхищением мелкими жуликами… это же надо было, чтобы, отправляясь плясать от них, мысль нашего гарсона пошла растекашеся по виртуальным слоям аж до их предтечи Джарона…

Или разве что ещё два слова, как бы эпилог… нет, не ко всему роману (вся эта глава — нечто «вместо эпилога»), а только к этому эпизоду.

Через год-два Паша попал случайно в компанию, где был один мюнхенский писатель… Он был другом Пашиного коллеги, звали его Франц Мюллендорф, и он ещё работал на радио и немного на телевидении, но коллега представил его Паше уже тогда — как писателя, у него незадолго до этого вышел роман «Последний шут» («Der letzte Hofnarr»).

И вот когда Франц рассказал о том, как он в прошлом году был в Киеве — днём он снимал там документальный фильм, а вечером просто гулял, и где-то там он нашёл на асфальте полторы тысячи евро…

Паша тогда прервал его: «Знаю, знаю всё, что было дальше, со мной тоже такое было, только в Москве…»

И все с интересом выслушали, что было с Пашей в Москве… после чего Франц сказал, что у него всё было немного иначе. Он просто положил эти деньги в карман — и всё.

Нет! Никто не подбегал к нему, никто его не «разводил», более того: деньги оказались настоящими, не фальшивыми, и пачка была не «куклой», и «кукольного» спектакля или запуска пошагового алгоритма, если угодно, не последовало.

«Ну ладно, пятьсот евро, конечно, на дороге не валяются, — думал Паша в автобусе (не зная ещё, что в Киеве — вполне, и даже полторы), — но не так трагично… Ну да, скорее как фарс… Был такой театр, замечательный, „Фарсы“… но я не о том… как фарс — повторилось… в сущности, то же, что тогда проделал банк… то, из-за чего всё началось, — эвакуация в Москву, оттуда в Мюнхен, с пересадкой на планер в Планёрной… шутка, на другую машину… но ты помнишь, как всё серьёзно было тогда, не до каламбуров… А теперь — фарс, они ведь как будто повторили то же самое, но в тысячу раз быстрее и с меньшей — в тысячу раз — кучей зелёных… Кальмары, или кто там, осьминоги — великие головоногие… имитаторы… великих комбинаторов… почему-то только сейчас дошло, ну что же: смешно, смешно… как фарс, да… Это — как итальянские клички у бригадиров, которые обслуживали банк… возникли из сериала „Спрут“, который показывали, ещё когда я в детский сад ходил… то есть тут было подражание спруту, изначально — фарс, фарс, мне же всегда было смешно, когда я слышал эти их „имена“… пока это не коснулось меня самого, банк, щупальцы, кредит с засланным на подставу казачком… и далее по тексту… с вложением всех денег в трактора-призраки… которые и теперь, наверно, где-то ездят… по полю страны дураков…»

Всё это теперь мелькало внутри пачки с «куклой»… если Паша пытался её разворачивать в уме, хотя он… как раз сейчас попытался этого больше не делать — ему совсем не хотелось вспоминать…

Несмотря на то что история эта стала давно уже историей… во всяком случае, после того, как отец рассказал ему по телефону, что банка больше не существует, по крайней мере, в этом мире… После того как банк попытался повторить свой «чики-брык» с очередными клиентами… Те — с виду сущие ботаники, полезшие в бизнес, готовые мёртвые душки… оказались с какими-то страшными связями в Москве… В результате чего — в отличие от Паши, сбежавшего в Москву, — благодаря тому что у него был помнивший ещё Семёнова информатор, который его и предупредил за два часа до готовившейся финальной акции… а потом — дальше, потому что в Москве тоже было для него небезопасно, щупальца банка торчали далеко, и благодаря связям дяди Сани Паша оказался в Мюнхене как бы по гостевой…

Поначалу, то есть в гостях у Ширина, с которым изобретательный дядя Саня был знаком ещё до перестройки как с патентоведом, потом просто пили-дружили, пытались заниматься каким-то общим делом, пока Ширин не уехал…

Да, так вот, чтобы уже вкратце дорассказать… В отличие от Паши, наезд на юных ботаников… в смысле — на других ботаников, потому что Паша-то как раз считал единственной альтернативой ботаникам — гопников, к которым он, во всяком случае, себя не причислял… Так вот, в отношении очередных жертв банковский гоп-стоп сработал таким образом, что… не юннаты бежали в Москву, а наоборот, Москва прикатилась в N-ск в виде отряда автоматчиков, афган-чечня, чей-то дядя, боевой генерал, а теперь… чёрт его знает кто — «лучше вообще не знать»… В общем, в N-ске высадился десант, и всё руководство банка вместе с их знаменитой бригадой полегло в процессе недолгой перестрелки.

Паша не поверил даже родному отцу… Да что отцу — «своим собственным ушам»… пока отец не прислал ему в сканированном виде короткую заметку в местной газете, где были упущены подробности — которые отец рассказал ему перед этим по телефону, и хотя они были… строго говоря, домыслами… зная отца, Паша понимал, что объяснение этих удивительных событий у отца, скорее всего, верное… А город подумал, ученья идут… причём отец сообщил об этом не сразу — он выждал больше двух лет, и только когда всё это уже быльём поросло…

Поэтому так свободно и говорил по телефону, а заметка показалась Паше какой-то даже пожелтевшей, в смысле скан вырезки — желтоватым, — ну, может, эта N-ская газета просто всегда печаталась на такой бумаге… не путать всё же с жёлтой прессой, просто газетка, и всё… После чего отец не сказал Паше «добро пожаловать домой в N-ск!», напротив… он сказал, что с тех пор ничего, в сущности, не изменилось — если не стало ещё хуже… и возвращаться насовсем не стоит… но ещё через год-другой он как-то в разговоре мимоходом заметил, что в принципе Паша теперь может по крайней мере посетить «пенаты»…

Всю эту считалку-скороговорку, которую мы вот сейчас — явно с запозданием — попытались вытащить наружу и поместить в облачко возле фигурки персонажа, как в комиксе… Ну да, сразу же всё стало больше похоже на комикс, то есть ещё больше… Но, может быть, это потому, что просто «жизнь подражает комиксу» — сказал ведь известный философ жизни… Ну, наверно, нужно было, если уж стенографировать эту предысторию, то где-нибудь раньше, в первой главе, что ли… но в своё оправдание заметим, что Паша вспоминать всё это подробно не любил и все эти годы редко это делал… и не только потому, что… ну, понятно, что это не самое приятное воспоминание — тело начинало само по себе фантазировать, что бы с ним было, если бы тебя не предупредили за два часа… Плюс ещё за всем этим неизбежно всплывала в Пашином сознании смерть Семёнова, которая стала началом многих событий в N-ске… и в том числе и тех, которые обратили Пашу, оставшегося без крыши, в бегство, всё это ясно — дело ясное, что дело тёмное, да-да… Что не мешает ему быть самой банальной историей… Но ко всему этому было ещё вот что: Паше теперь — в эти первые его часы в Москве — казалось, что он, доехав до конца по тупиковой ветке времени — из которой он только замечал в Мюнхене, изредка, этакие пробоины, кратковременные прострелы света — из соседнего тоннеля… да, как будто бы в метро, когда открывается на мгновение соседний тоннель, ты видишь параллельный встречный поезд, людей… А теперь у него было такое ощущение, что он перескочил в этот встречный и на полной скорости несётся в прошлое… И это было бы не так удивительно — это ощущение, если бы он уже пересел с автобуса на пригородную электричку… но он ведь всё ещё был в автобусе… который сам по себе казался ему, впрочем, наложением разных времён, какие-то чёрно-белые таблички «Разговаривать с водителем во время движения запрещено!»… были там ещё когда он не родился… а какие-то — маленькие цветные наклейки — были приметами более нового времени, рекламой чёрт знает чего, с сиденья не разглядеть… и были ещё какие-то плакатики, все вместе составлявшие как бы объёмный коллаж… так что даже воздух казался слоёным в этом трясущемся тарантасе, запахи-слои составляли штрудель разных времён…