Александр Мильштейн - Контора Кука

— Ну, или уколоть? — сказал он… уже вдогонку: девушка захлопнула книгу и быстро прошла к двери, Паша видел теперь её спину, серый короткий пуховик, длинные каштановые волосы…

А после слова «уколоть» она решила уйти ещё дальше — к другой двери — и прошла мимо него по салону, и Паша, несмотря на свой насморк, почувствовал ветерок-запах её духов… и крикнул:

— Булавкой! Я не могу без этого выдернуть руку! — но девушка стояла уже далеко, и снова — повернувшись спиной…

И такая вот быстрая реакция на его слова… а может, и не только слова: Паша подумал, что у него сейчас к тому же тот ещё вид …

Реакция напомнила, как в другом метро, в Мюнхене… увидев, что читает девушка рядом с ним, на платформе, ожидая электричку, — «American Psycho», — там он сумел прочесть название, заглянув под книгу… и спросил:

— Вам нравится эта книга?

Девушка молча кивнула, и он тогда сказал:

— А вы не хотите поиграть в эту книгу? Ну, знаете, как играют в книги… у нас там, например, играли в «Хоббитов» в лесах… ну там разыграть всё это в ролях, такое, знаешь, живое кино…

Он вдруг понял, что говорит это в пустоту — он даже не заметил, как она встала и ушла, её, что называется, как ветром сдуло… и вот так же теперь, здесь, эту пассажирку, которой он предлагал — как она, наверно, подумала, тоже что-то подобное… но только при этом другую роль… мазохистом был бы он, да он и был… ему всё-таки удалось в конце концов, в последний момент, уже на конечной… выдернуть руку из капкана, да, но рука потом болела месяц… «Как будто она меня всё-таки укусила, — думал он, — ну а что было делать… не все волки, попав в капкан, способны сами отгрызть себе лапу…»

На конечной он подождал, пока поезд уехал, а потом прошёл дальше того зеркальца, что стояло на высокой ножке в конце платформы, несколько шагов в тоннель… Там снял куртку, свитер, рубашку и стал выкручивать… как после стирки, глядя в засасывающую темноту… и что-то как будто он снова вспоминал…

Да, этот внезапный «капкан» в вагоне только что… как бы напомнил ему об анизотропности пространства, а значит, и времени — пространство, время… и всё же (хотя он понимал, что это глупо… но всё было глупо, всё казалось каким-то матовым, бессмысленным и утомительно-глупым) он проехал в метро назад в этой желтоватой смеси времени и пространства… на десяток станций назад — в то место, где в его сознании была точка какого-то, пусть непонятного, но всё-таки отсчёта…

И там застыл в дверях и — так же, как на Планёрной — флору, долго созерцал здешнюю теперешнюю фауну, стоя на пороге заведения… в котором восемь лет назад намечалась траектория и где он, наверно, и в самом деле оттолкнулся тогда ногой от дна какой-то подземной Яузы… а не только пригубил виски, которое и было ценой — хотя бы и формальной — его бегства…

Да, «Дно реки», вот так оно и называлось, на шотландском, естественно, то есть на кельтско-гаэльском… да-да, Паша навсегда запомнил и этот странный вкус, и это название: BUNNAHABHAIN… прозвучавшее в устах Реша так неожиданно, что он тогда вздрогнул, приняв его в первый момент за какое-то издевательское «бу-га-га-га»…

Но это оказалась цена вопроса, то есть то, что им надо было «поставить», только и всего… Выглядело как шутка, Паша потом даже думал, что это и была шутка, а настоящую цену дядя заплатил позже, хотя… с чего бы ему скрывать от него — он уже был взрослый мальчик…

Помещение внутри было тогда совсем другим, совсем… Настолько, что Паша теперь в первый момент даже подумал было, что ошибся дверью.

Но нет, адрес-то он не забыл… как вкус того самого виски… или, по крайней мере, запах… он вспомнил, когда после очень сильного ливня ехал от Шириных на велосипеде, и было уже темно, но в парке фонари, и он не включал фару, и, подъезжая к тому месту, где дорожка ныряла под мост, Паша издали не увидел, что там собралась вода, или он принял её за тень от моста или просто за темь, сгущение темноты. То, что это чёрная вода, он понял, когда уже было не свернуть и не затормозить — крутой уклон, он нёсся на большой скорости и только за несколько метров понял, что въезжает в лужу, но подумал, что проскочит её сухим — у него были «крылья»… но не за спиной, только над колёсами… а лужа оказалась намного глубже, чем он подумал… Паша въехал в воду по пояс, велосипед остановился, «спицы увязли»… велосипед остановился сам по себе, он не тормозил — он-то думал пролететь… а оказался вдруг сидящим в седле по пояс в чёрной воде, под мостом…

Он вышел из холодной — дело было осенью — и вязкой, по сути, сточной… чёрной воды с редкими блёстками отражений, вброд, катя велосипед… вылил из новых ботинок — Dockers — воду и — по пояс мокрый — помчался по парку дальше… Дома сразу забросил в стирку джинсы и носки, ботинки же выставил на балкон, на следующий день перенёс их в комнату — неделю они там сохли, и вот когда они полностью высохли и Паша, впервые после этого их надевая, поднёс один из них к носу и поводил его вокруг… как рюмку с виски… но это уже он подумал потом… он услышал тот самый запах — и даже вспомнил «Bunnahabhain!» — слово, которое тогда, восемь лет назад, показалось ему сначала смехом, а потом — заклинанием… Которое произнёс Реш в ответ на вопрос дяди «что мы должны?», да, притом что запах ещё тогда, в Москве, напомнил ему… запах портянок, которые сушат у костра… столовских тряпок, всей затхлости мира, дымных досок, затопленных подвалов… и вот теперь оказалось, что это был запах… ботинок будущего… побывавших на дне как бы приснившейся речки… И подумал, что когда-нибудь, если даже всё это воспоминание о встрече с Решем высохнет в его памяти, запах всё равно останется.

Пока же он хорошо помнил не только вкус виски (по словам Реша, «лучшего скотча на Земле», пахнущего, кстати, для кого-то… Паша и эти слова Реша запомнил, «морем и дымом… да, дымком парохода…») и не только бутылку с морячком, берущим под козырёк — на этикетке… но и морячков-официантов вокруг, да и всё вообще пространство — помещение — в том его, прежнем, виде — его и себя в нём — в тот момент, когда ещё не знал, что с ним будет дальше… и будет ли это «дальше»… Так хорошо, так хорошо… он его запомнил, что теперь, стоя на его пороге и глядя на весёлых людей, шумно отмечавших день рожденья какого-то средневекового архитектора, — как позже он узнал от опоздавшего Семёнова… фотографа, конечно, фотографа… Глядя на яркий свет, на довольные лица, многие из которых мелькали в фейсбучном «миксере», предлагавшем «добавить их в друзья»… ему казалось, что только там, сойдя в Планёрной, он на несколько мгновений из неё выходил — из виртуальной реальности, ну да, вываливался из неё в траву… а теперь вот вернулся, Син Сити… компьютерная игра… подземная готика… он забыл, какой высоты здесь своды в метро, переходы между мирами, катакомбные костёлы… и теперь у него было ощущение, что он за это время стал ещё меньше, совсем маленьким, да-да… и простуда началась так, как в детстве, со щекотки… в носоглотке, а потом разыгралась вовсю, и теперь Паша имел довольно жалкий и бледный вид, стоя на пороге ярко-красочного зала…