Элизабет Страут - Эми и Исабель

Положа руку на сердце, тогда Эми вообще никого не могла бы вообразить за этим делом. Она вообще смутно представляла, что, собственно, это такое. Живя с бдительной Исабель, она и помыслить не могла о том, чтобы хоть одним глазком увидеть фильмы для взрослых, как это удавалось некоторым ее сверстницам. (Взять, например, Стейси — она как-то описывала Эми сцену, в которой белый мужчина и негритянка занимались этим прямо в ванне.) Не было у нее ни старшего брата, ни сестры, у которых под кроватью завалялся бы откровенный журнал. В общем, Эми была очень мало осведомлена.

Конечно, она знала кое-что о своих месячных, знала, что это нормально, но и только. Как-то раз, несколько лет тому назад, Исабель кратко просветила ее насчет яйцеклеток, но зато очень подробно насчет запаха («Держись подальше от собак, а то выдадут в любой момент»). Она вручила Эми розовый буклет с какой-то диаграммой, и Эми думала, что все поняла.

А потом в женском туалете на стене кто-то нацарапал жирным черным фломастером: «Пяти минут пребывания члена во влагалище достаточно, чтобы забеременеть», и для Эми это было логично. Правда, учительница физкультуры сказала девочкам, собравшимся в раздевалке, что информация на туалетной стене не совсем верна, а школьное начальство решило ввести в программу половое воспитание, которое возложили на учительницу домоводства. Эми слабо представляла, какая именно часть туалетной информации была неверна, но уроки домоводства не внесли никакой ясности.

Учительница домоводства, женщина крайне нервная, с большими ступнями и коленями, выпирающими, словно пара апельсинов (класс от души потешался над ними), продержалась всего год. «Итак, девочки, — сказала она, — наше половое воспитание мы начнем с гигиены». Порывшись в сумочке, она добавила: «Качество ваших волос напрямую зависит от качества вашей расчески». И так продолжалось неделя за неделей. Она рассказывала, как правильно подпиливать ногти, как чистить кончики, а однажды написала на доске рецепт дезодоранта (смесь талька, питьевой соды и немного соленой воды) и велела им законспектировать его «на всякий пожарный случай». Затем последовал рецепт зубной пасты, который состоял из тех же ингредиентов (минус тальк). И наставляла их, что нужно употреблять слово «перспирация» вместо слова «пот». Девочки сучили под партами ногами и смотрели на часы. А Элси Бакстер отправили к завучу за то, что та вслух сказала, что все это «сраная скучища».

Ну да ладно, кажется, с тех пор уже много лет прошло. Эми была теперь совсем другим человеком и точно знала, что хотя ее мать и не делает этого, однако она неравнодушна к своему начальнику — этому отвратительному сухарю. Прежде, когда дочь и мать еще разговаривали друг с другом, это проявлялось в том, как Исабель произносила его имя: «Эйвери считает, что мне нужна машина. У него есть знакомый продавец, и он обо всем договорится для меня». И в том, как она по утрам красила помадой губы, выпячивая их вперед, и говорила: «Бедный Эйвери так много работает в последнее время».

Но Эйвери Кларк был старым и невзрачным, кто на такого позарится? Они с женой каждое воскресенье сидели на лавке в церкви и были очень похожи на пару сухих стручков. Уж они-то не делали этого по меньшей мере лет сто.

Эми чихнула (послышалось Толстухино: «Будь здорова») и снова бросила взгляд на аквариум. На этот раз мать вставала, одной рукой сжимая блокнот, а другой оправляя сзади мятую юбку. Эйвери качал своей дурацкой лысиной — поверх лысины были старательно зачесаны волосы, будто никто не догадывался о ее существовании. Вдавив кнопку калькулятора, Эми представила себе лягушачий рот Эйвери Кларка, его траченые зубы, нечистое дыхание, которое чувствовалось, когда он передавал блюдо для церковных пожертвований. А эти стариковские туфли с декоративными дырочками! Эми просто воротило от него.

Он, видимо, произнес материно имя, потому что Исабель остановилась в дверях кабинета. Эми заметила, как бледное лицо матери озарилось надеждой, но в тот же миг погасло. В животе у Эми разверзлась дыра: как невыносимо было это видеть — видеть обнаженное лицо матери. Ведь Эми любила ее. Вспыхнул и прокатился по воображаемой тетиве-проволоке мощный заряд любви от дочери к матери. Но мать уже садилась за свой стол, заправляла бумагу в пишущую машинку. И тут же Эми захлестнула ненависть к уродливой длинной шее матери с прилипшими мокрыми волосками. Но ненависть, похоже, только усиливала какую-то отчаянную любовь, и под ее тяжестью натянулась и задрожала черная проволока-тетива.

— Кстати, что поделывают летом твои подруги? — спросила Эми Толстуха Бев, отправляя в рот красненький леденец. — Мне показалось, я видела Карен Кин за стойкой в «Макдональдсе»?

Эми кивнула.

— Ты с ней дружишь?

Эми кивнула снова и нажала кнопку «равно». В глубине глазниц плескались горькие слезы нежданной заботы и печали. Эми еще раз посмотрела на маму. На этот раз она печатала; бегония, вовремя эвакуированная матерью с жаркого подоконника, подрагивала на столе. Эми разглядела крошечный бутончик — будто капельку в гуще листьев.

— Дети должна работать на каникулах, — во время разговора леденец похрустывал у Толстухи Бев на зубах, — мои все начали лет в двенадцать, кажется.

Эми кивнула неопределенно. Ей хотелось, чтобы Бев продолжала, ей нравилось звучание ее голоса, но она не хотела отвечать ни на какие вопросы. Особенно на вопросы о Карен Кин. Воспоминание о Карен усиливало тоску. Они дружили давно, когда были маленькими. Вместе играли в классики на детской площадке, вместе удирали от ос, роившихся над мусорным баком. Однажды ей довелось ночевать у Карен, в большом белом доме под кленами в переулке Валентина. Это был красивый, солнечный, шумный дом: с криком носились мальчишки, сестра Карен сушила полотенцем волосы и болтала по телефону. А Эми было неуютно и тоскливо. Она проплакала в ванной весь ужин, потому что представила себе, что ее мамочка в это время одиноко сидит за столом в пустой кухне. Но бывали и хорошие времена. Как-то раз Карен пришла к ним в гости, и Исабель разрешила им самим напечь булочек. Эми до сих пор вспоминала, как они лакомились булочками, сидя на заднем крыльце, а Исабель что-то пропалывала в саду.

— Все меняется, когда переходишь в старшие классы, — вдруг сказала Эми, а Толстуха Бев не услышала, потому что полезла под стол собирать раскатившиеся из разорванного пакета леденцы.

— Что, детка? — переспросила она, но тут зазвонил телефон, и Бев, вытянув палец в сторону Эми, сказала в трубку: — И что твоя свекруха учудила на этот раз?

Но что бы Эми ей сказала? На самом деле Эми не собиралась посвящать Бев во все изменения, которые случились с ней после перехода в старшую школу. Что у нее намного раньше, чем у других девчонок, начала округляться грудь и она даже спала на животе, безуспешно пытаясь остановить ее неумолимый рост. Как мама, будто просто так, обмерила сантиметром у Эми под грудью, а потом заказала ей лифчик из каталога «Сирс». А когда пришла посылка, оказалось, что лифчик делает грудь еще заметнее и она выглядит по-дурацки взрослой. А в школе у мальчишек была такая игра: проходя мимо нее, кто-то из них чихал и спрашивал громко: «Ни у кого нет салфетки?»