Альфред Дёблин - Горы моря и гиганты

В конце двадцать четвертого века дело дошло до первых отчаянных бунтов против машин. Еще столетие спустя люди рассказывали друг другу о тогдашних впечатляющих деяниях. Удары всегда наносились от периферии Круга народов к центру: Тимбукту против Рима, Сидней против Сан-Франциско, Северная Африка против Мессины и Палермо. В градшафтах, остававшихся вне зоны таких событий, процветали высокомерие и всё из него вытекающее. Никогда больше у господствующего слоя, поддерживаемого Лондоном, чернь не отнимала власть, как это произошло в Милане. Однако случались дерзкие посягательства на сами средства осуществления власти. В Библии рассказывается о восстании Маккавеев. Имена Таргуниаша, Цуклати сопоставимы с именами этих легендарных братьев. Остатки европейцев на североафриканском побережье, так и не ставшем объектом европейской экспансии, внезапно показали свою силу. В тамошних ленивых, погруженных в грезы городах появились возмутители общественного спокойствия. Они подстегивали ярость масс. С помощью генераторов зримых образов — аппаратов, прежде служивших только для развлечения, — жизнь королевы Мелиз и ее приближенных изображалась теперь в сатирическом ключе. Воспроизводились собор города Бордо, прислужники и прислужницы в священнических облачениях, копья солдат. Снова разыгрывались зверские «суды над мертвыми», мужчин и женщин хватали на улицах на полях в домах. Смысл показов сводился к тому, что опасные аппараты нужно уничтожить. Как и головы, их придумавшие.

В разных градшафтах нашлись, будто их надуло ветром, мужчины и женщины, готовые посвятить себя борьбе с изобретателями аппаратов. Посредством разных коварных уловок — с помощью возлюбленных, или друзей, или собутыльников намеченных жертв — в самых могущественных городских ландшафтах организовывались похищения людей из правящего сословия. Как правило, похититель погибал одновременно с похищенным: стремление уничтожить аппараты было настолько сильным, что о своей безопасности никто из нападавших не думал. Часто оба навеки засыпали от кокаина или бразильских ядов: и похититель, и жертва. Земля под аппаратами уже загорелась. Ибо количество добровольцев, готовых пожертвовать собой таким образом, стало неисчислимым.

Таргуниаш и Цуклати, не обладая никакой властью и даже не имея многочисленных сторонников, обратились к сенатам своих государств с требованием выдать им все машины и затем подчиниться решению народа: какие аппараты будут сохранены, а какие — нет. Незримым государственным контролерам и комиссарам не удавалось обнаружить этих двух людей, потому что оба они никому не сообщали о своих планах и правды о них не знало даже их ближайшее окружение.

Для Антверпена и Кале — там жили эти двое — наступило время тяжелых испытаний. В этих городах действовала некая сила, никому не ведомая, — действовала быстро и, что усиливало опасность, тайно. Представители господствующего слоя, пребывавшие в полудреме, в один прекрасный день вздрогнули, очнулись. Хотя не произошло никакой подозрительной смерти во время застолья, никакого нападения чужаков, они поняли: предатель находится среди них. Приехавшие из Лондона комиссары ничего не нашли. А ведь в Антверпене за один день были разрушены все коммутаторы городского центра, у большинства сенаторов исчезло оборонительное оружие. Город оказался беззащитным. Таргуниаш призывал народ к мятежу. Массы слушали его с удивлением: пошумев немного, расходились по своим делам. Когда появились лондонцы, Таргуниаш ушел в подполье. Попытался оттуда будоражить людей. Напрасно. Элита выплеснула на них поток новых удовольствий. И тут вдруг трансмиссионная установка Антверпена остановилась. К вечеру она не возобновила работу. Спустя два дня — тоже. Имя Таргуниаша было у всех на устах. В конце концов его обугленный труп обнаружили между проводами главного аккумулятора, который он таким способом сломал.

Цуклати погиб при аналогичных обстоятельствах, в Кале.

Правители испытывали сильнейшую тревогу. Но сидели сложа руки, не зная, что предпринять.

Тимбукту извергал на Рим все новых отщепенцев и преступников. А те две женщины, чье появление в Сан-Франциско на берегу Тихого океана имело такие сокрушительные последствия, происходили из раздираемого междоусобицами Сиднея.

ПОВОРОТ начался после нескольких десятилетий, заполненных убийствами и репрессиями, — благодаря новому поколению правящей элиты. Старики , недоверчивые меланхоличные угрюмые консерваторы, уже готовы были пойти на компромисс. Но тут молодые сбросили их, заняли их места. Молодые чувствовали, что сложившаяся на шахматной доске ситуация для элиты губительна — по сути, уже проиграна. Они вмешались в игру, образовали что-то вроде союза, распространившегося на большинство столиц. Они старались держаться поближе к массам, внимательно и без всякой вражды к ним присматривались. Массы же, волновавшиеся, но не имевшие лидеров, восприняли такую перемену с энтузиазмом. Новый дух возобладал сперва в некоторых градшафтах, потом — и во многих других. В Европе отход от политики Дюнкеркских директив был очень резким из-за таившихся в обществе конфликтов. Наблюдательные комиссии с их ужасными тайнами в одночасье исчезли, системой ограничения доступа к знаниям пришлось пожертвовать, и сенаты стали открытыми. Это событие обладало магической будоражащей силой. За ним угадывалось нечто Новое — манящее, требовательное, вызывающее чуть ли не религиозный восторг.

Новое действительно пришло — так же быстро, как и молодое поколение элиты. Приветствуемые массами, шествовали теперь — по улицам энергостанциям фабрикам, по коридорам правительственных зданий — цветущие мужчины и женщины. Они скакали верхом и по сельским ландшафтам, уже одним своим появлением вызывая безграничную радость. И были они ничуть не менее компетентны, чем старики.

Впервые за много десятилетий в городах Франции Германии Италии развевались флаги — на домах, самолетах, машинах. Эти знаки словно вынырнули из темноты, вместе с молодежью. Старики, еще не утратившие присутствия духа, удивлялись, приходили в восторг, испытывали опасения, предостерегали.

Что-то грандиозное вот-вот должно было родиться на континенте. Флаги новой демократии, появившиеся сперва в Лондоне Париже Кале Берлине, а вскоре и во всех других градшафтах, и приветствуемые с таким энтузиазмом, что женщины в них заворачивались как в сари, а фасады общественных зданий фабрик жилых домов полностью за ними скрывались, — эти флаги не были одного и того же цвета. Часто они представляли собой великолепные сочетания разных красок, напоминающих старые национальные цвета. Но на всех флагах присутствовали: звезды, серебряные белые или золотые, Солнце и Луна. Цветущие молодые мужчины и женщины из правящего слоя проходили по градшафтам с флагами. И массы подпадали под обаяние этого Солнца этой Луны этих звезд. Эти звезды и эта Луна засверкали на старом небосклоне внезапно. И теперь на Земле у миллионов тех, кто увидел их, сердца забились сильнее. Не потому, что их растрогали весенние грезы или любовные песни. Никто не склонял голову, не округлял губ для вздохов; наоборот, лица становились сосредоточенными, ноги — тяжелыми. Очарованно-замершие: свидетели не знали, чего хотят. Но всей душой чувствовали: это их знаки. Интриги, покушения на сенаторов прекратились. Люди клялись в верности новым знамениям. Мечтали свидетельствовать о них.