Альфред Дёблин - Горы моря и гиганты

Вокруг больших предприятий верфей фабрик, вокруг ангаров с самолетами, вдоль рельсов для перемещающихся домов бродили в сумерках люди, цветные-пылкие-белые-желтые, искоса посматривали по сторонам, что-то их побуждало обернуться, пожаловаться: «Что же нам делать?» Они носили свободную или облегающую рабочую одежду. Другие, наслаждающиеся покоем, — те выходили на прогулку в жакетах с буфами, накидках, широкополых шляпах, шарфах; неторопливо прохаживались вдоль дамб и стен. Как же те, первые, гнули перед ними спину: «Не причиняй нам зла. Что мы должны делать. Скажи: что. Говори: что. Приблизь губы к моему лицу, к самому уху. Как же стеснилась грудь; как же мы малы… Нет, мы велики. Покажи нам, как нужно прыгать: мы прыгнем». Или артачились: « Где спасение?»

Работяги страдали от своих порывов. От мешанины из любви, самоотверженности, жажды разрушения. Они должны были разрушить аппараты, хотя любили их. Во многих местах они так и делали. Они это делали неохотно. Не отличаясь по сути от этих мужчин и женщин, представители правящего сословия, под защитой специальных покровов и теней, зримо и незримо их преследовали, хватали за шею, утаскивали, чтобы убить уничтожить. Жертвы обмякали в руках своих палачей. Соединившись с палачами, смеялись извивались трепыхались неистовствовали: «Убейте нас. Что с того. Нас это не изменит». Тела, утаскиваемые зримыми и незримыми тенями, кричали: «На что вам сдалась наша кровь? Почто — именно наша? Вы должны сказать. Хоть это вы должны сказать». Теряя силы, с дрожью в голосе насмехались над своими мучителями: «Сар Тиглат! Иддиу! Вы хотите знать… Что вы хотите о нас узнать? Мы вам предшествуем. Вы нас убьете. Отнимете у нас жизнь. Мы вас благодарим». Их не бросали в машины, чтобы не нарушить работу фабрики. Не обращали против них сталь, чтобы не запачкать ее, не осквернить. Искали скалы болота речные заводи, сбрасывали похищенных на камни или душили. «О, было бы у меня больше рук!» — кричали судьи. «О, было бы у меня больше тел!» — кричали казнимые. Ярость мешалась с восторгом — у тех и других.

Что же происходило тогда с обычными мужчинами женщинами? Тысячекратно, не конфликтуя, укладывались они парами, влекомые к одной цели — рвением ли, смятеньем ли; и так же тысячекратно хватали друг друга за руки… за пальцы за лодыжки за локти за плечи. Четыре пальца отдергивались, судорожно сжимались. Большой палец вставал вертикально, всверливался. Локти растопыривались, упирались; соединялись, словно шарниры; схлопывались, как створки дверей. Плечи не отличались от воды. Вода — известно какая. Вода — уклончивая. Если схватишься за воду, она уклонится, исчезнет, не будет ее; но перекатится через тебя — и снова очутится здесь, никуда не денется; ахнуть не успеешь, а она уже проглотила и пальцы, и руки, и лодыжки. Плечи принимали прикосновенья рук, проседали, как клавиши, под пальцами; вздрагивали, опускались ниже; колебались, как лодочка, направо-налево; погружались, как парусники, под поверхность воды. Выныривали справа, слева. Вроде как камыш под ветром: что-то колыхалось, вскидывалось, спокойно плыло. Брызгало, как молоко из трубки, вниз; продвигалось, будучи всосанным, вверх. Плечи… И так до тех пор, пока мускулы не набухали не каменели, что означало: жить или умереть. Тогда уже никто не желал, чтобы другой был слабее. Каждый хотел, чтобы другой оказался сильнее его. Хотел ухватить этого другого яростней, железней, ужасней, глубже — от чего потом и погибнуть.

С ИТАЛИИ это началось. Градшафты внезапно наполнились ордами людей, покинувших свои фабрики поселения. Люмпены вообразили себя душами машин аппаратов; и волнами обрушивались на города. То были дикие орды полупомешанных. Шестеренки — черные синие красные — вытатуированы на груди (а такие типы ходили с открытой грудью). Трепещущие гигантские знамена с Солнцем Луной звездами — над их головами. Огонь вырывался из небесных светил. Однако часто, гораздо чаще он вырывался не из них, а из тьмы под ними. Дым пожара достигал небосвода, окутывал побледневшие знаки. Тьма была не что иное как чадный дым. Иногда она была чьей-то головой, грудью, черным пространством между двумя человеческими ладонями. В которых горел-потрескивал-волновался-набухал огонь, отклоняясь в сторону, слизывая что-то внизу. Эти люди были убийцами-поджигателями. Действовали они автономно. Им, ужасным, двигавшимся по Германии Франции Италии Ирландии, не осмеливались оказывать сопротивление. В Америке, на Восточном побережье, они разрушали мелкие городки. А потом дотла выжгли целые районы Чикаго, Вашингтона. Они появлялись, как снежный ураган; и, подобно сциаридам, движущимся по следу войска, оставляли после себя голую землю. Они преодолевали горы, не останавливались перед пустынями. Ни один из них сам по себе не был убийцей-поджигателем. Они всегда становились тем, чем были, лишь когда сплачивались в бродячие-гонимые-клокочущие-буйные орды. Отдельный человек спекался с такой ордой.

С гордостью оставляли они позади себя реки, которые сами же заставили обмелеть расчленили направили в новое русло. Они тащили за собой тяжелые аппараты — именно для того, чтобы посягать на землю и небо. Сопротивление было им на руку. С помощью двух-трех огнеметов они сбривали леса и рощи, встававшие у них на пути, шагали по раскаленному голому ландшафту. Детей, которые рождались в дороге, матери с отвращением швыряли на землю и шли дальше. Эти люди задыхались от отвращения к себе. И в конце концов ополчились против себя же. Силу, которой они обладали, они должны были на себе и продемонстрировать. Массовые убийства сменились массовыми самоубийствами. В тех местах, по которым двигались орды, эго производило ужасное, заразительное воздействие. Несть числа тем, кого затянуло в водоворот. Свирепо-требовательно смотрели огненные знамена на простирающуюся под ними землю. Их потрескиванье возбуждало больше, чем боевой клич. Знамена выкликали-выманивали все новых мужчин и женщин. Те должны были строиться, как будто отправлялись на войну. И их действительно бросали на чужие градшафты, они уничтожали леса, калечили реки, становились друг против друга, мужчина и женщина, чтобы друг друга одолеть: у каждого собственноручно завязанная петля вокруг шеи, или нож в руке, или луч, который он сам направляет в татуировку на своей груди, или в свой потный лоб, или в жарко сверкающий глаз.

На протяжении многих лет орды убийц-поджигателей и самоубийц то захлестывали западные ландшафты, то отступали. Пока в их же среде не возникли силы, которые их уничтожили. Инка Стоход, поляк, запрудил этот поток, некоторое время тащивший его за собой. С горсткой преданных сообщников, энергичных и здравомыслящих, однако не менее пылких, чем он сам, Стоход в праздник Пятидесятницы перебил в Восточной Германии самых буйных фанатиков, мужчин и женщин, которые уже сговорились, что принесут себя в жертву. Стоход уничтожил их прежде, чем они смогли осуществить свое намерение. Тем ордам, что находились в ближайших окрестностях, в Силезском и Моравском градшафтах, он сообщил о случившемся, напал на них, разбил их. Нанеся еще несколько ударов, Стоход, с помощью людей и оружия из Берлина и Гамбурга, подавил беспорядки сперва в Восточной, а потом и в Центральной Германии. После чего нерешительные сенаты южнонемецких градшафтов нашли-таки силы, чтобы начать борьбу с бандами на своей территории. Стоход выступил в Лондоне с докладом об умиротворении большого среднеевропейского региона; приехавшие на ту же конференцию скандинавы и итальянцы в полной растерянности говорили об ужасных поджигателях, нагрянувших и на их земли.