Ребекка Маккаи - Запретное чтение

А это — всеми покинутая Люси, которая утром в среду лежит на диване в квартире родителей и размышляет, что же толкнуло ее на похищение мальчика с травмированной психикой, который читал книжки, которые стояли на полках, которые тянулись вдоль стен небольшого кирпичного здания, в котором долго-долго кипела каша, которую заварила Люси.

В то утро мы с Иэном проснулись поздно, но отец проснулся даже позже нас.

— У него с желудком творилось что-то невероятное, — рассказывала мама, размешивая яйца в сковородке. — Странно, что отель не потребовал оплатить им ущерб.

Иэн к своей болтунье почти не притронулся, зато выпил пять стаканов апельсинового сока. Мне хотелось остановить его и сказать, что я не собираюсь каждые десять минут съезжать на обочину, чтобы он мог пописать, но ведь мама считала, что я везу его обратно в больницу.

Перед отъездом я зашла в библиотеку и переступила через надувной матрас, чтобы достать из маминого шкафчика с документами свой паспорт. Мне давным-давно следовало забрать его, но мама настаивала, что паспорт — слишком важная вещь, и уж лучше она будет хранить его у себя, иначе я его непременно потеряю. Наверное, она представляла себе, что моя квартира завалена куклами, альбомами с наклейками и блестками, раз считала, что паспорт может затеряться где-нибудь у меня под кроватью за учебником по математике для четвертого класса. Паспорт лежал на прежнем месте в папке с моими документами, рядом со свидетельством о рождении, результатами вступительных экзаменов и записками от учителей из младшей школы, в которых говорилось о моей неспособности сидеть смирно за партой. На фотографии в паспорте мне было двадцать лет, я смотрела в объектив умными ясными глазами и собиралась лететь с родителями в Италию. Я спрятала паспорт в сумочку. Я брала его с собой не потому, что планировала бежать из страны. Я брала его потому, что он принадлежал мне, и еще потому, что мне хотелось быть готовой к любому повороту событий. Это как Иэн с его нелепым пропуском в бассейн. (А может, мы с ним оба почему-то отчаянно хотели с чем-то себя отождествлять: да-да, я — вот этот улыбающийся и довольный жизнью человек, а не тот беглец, которого вы видите перед собой.) Отцовский ноутбук был открыт и включен, и я поняла, что сейчас неизбежно полезу в интернет. Когда я только решила заехать сюда на ночлег, то успела подумать, что мне не удастся включить компьютер, ведь я не знаю пароля, и эта мысль странным образом меня успокоила. Мне не хотелось знать, что там творится. Мне и теперь не хотелось ничего знать, но компьютер стоял у меня перед носом и был включен, поэтому я ничего не могла с собой поделать — и уже вводила в строку поиска имя Иэна. Мне попалось несколько новостей из региональных газет («Мальчик ушел из дома», «Мальчик из Ганнибала отсутствует с воскресенья»), но, когда я попыталась пройти по ссылкам, все они потребовали от меня пароля. Чтобы прочитать новость, мне нужно было внести абонентскую плату за месяц и ввести свое имя. Я заглянула на главную страницу «Ганнибал дэй», но там висела только одинокая фотография смеющихся детей в разноцветных шапках на фоне снега и устаревшее расписание мероприятий на время зимних каникул. Под конец я поискала новости о пасторе Бобе и выяснила, что последние несколько месяцев он занимался созданием чего-то вроде молитвенного блога, где еженедельно публиковалось по одному пресс-релизу, замаскированному под молитву. На этой неделе его публикация называлась: «По-о-о-ехали! Распространим Божественную Любовь по всей Америке!» Читать запись в блоге было непросто: текст был набран каллиграфическим шрифтом на бледно-голубом фоне. Я вдруг вспомнила, как на последнем курсе мы с моим другом Дарреном Алкистом однажды проходили мимо витрины магазина христианской литературы в большом торговом центре — там были выставлены стихотворения в рамочках и цветочках и книги с закатом на обложках.

— С чего они взяли, что Бог так любит каллиграфию? — возмутился тогда Даррен. — А что, если он ее просто терпеть не может?

Мы потом все время повторяли эти слова, и в его выпускном альбоме я написала: «Бог терпеть не может каллиграфию!» Здесь, на сайте пастора Боба, каллиграфический шрифт выглядел вполне по-христиански, но, возможно, это был все-таки не самый удачный выбор для человека, который изо всех сил старается скрыть свою гомосексуальность.

На середине страницы, после объявления о том, что они с ДеЛиндой отправляются в турне по Восточному побережью «на ʽБобМобилеʼ!», я прочитала вот что:

Прошу вас помолиться за Иэна Д., заблудшую овцу из отделения нашей общины в Сент-Луисе, отпущенную Господом Богом в неприкаянное странствие. Мы просим Господа о возвращении Иэна и молимся за его любящих родителей, которые преданно поддерживают меня во всех моих деяниях. «Дайте перстень на руку его и обувь на ноги. И приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся». Евангелие от Луки, 15:22–24.

Я бы и хотела сказать, что пастора Боба было трудно ненавидеть, когда он был (или казался) таким искренним. Но сказать я такого не могла. Я вгляделась в размытую фотографию Боба и ДеЛинды, садящихся в «БобМобиль» (к моему разочарованию, оказалось, что это всего-навсего большой синий автобус). Его дряблая бледная рука была обтянута коротким рукавом желтого поло и переброшена через плечо жены; на лице ДеЛинды застыла улыбка сидящей на наркотиках жены политика. Мне показалось, что еще чуть-чуть — и я воткну в экран отцовского ноутбука заточенный карандаш.

Я быстро зашла в свой почтовый ящик, там было восемнадцать новых сообщений, но ничего существенного я среди них не нашла. Я написала Рокки:

«Видела сегодня на улице двойника Лорейн! Ты бы просто умер! Не помню, говорила ли я тебе, но я тут дежурю — помогаю заболевшей школьной подруге… В больнице я телефон отключаю, но оставь мне, пожалуйста, сообщение — просто дай знать, что с библиотекой все в порядке!» Мне немного полегчало от того, что удалось худо-бедно связать две мои легенды. Возможно, в письме было слишком много восклицательных знаков, но я не решилась их удалить. Мне хотелось спрятаться за их маниакальным энтузиазмом и дурацкой игривостью.

Когда я вернулась в гостиную, Иэн успел достать свою одежду из сушилки, а мама аккуратно складывала большую отцовскую майку, в которой Иэн провел ночь. Я пошла в спальню попрощаться с отцом. Он, как обычно, спал с пакетом льда на голове. Он не мучился головными болями — просто лед помогал ему почувствовать холод русских ночей, без этого он не мог уснуть. Одеялами пользовалась только мама. Я разбудила отца и поцеловала его в щеку.