Ирина Кудесова - Там, где хочешь

— Сикстинская капелла не давала «афишнику» Шерэ покоя, и он оторвался на кондитерской, расписав потолок ангелочками в поварских колпаках.

Марина заглянула в чайник. Так и есть: воду только себе вскипятил.

— Корто, а почему ты меня туда не сводил?

— Я что, идиот, за это двадцатку отдавать?

«Это» — «макароны», фирменные пирожные “Ladurée” . Хрустящая корочка — сверху, хрустящая — снизу, а внутри начинка. Сдавишь, чтобы начинка высунулась, и можно было ее языком по кругу — но нет, корочка хрупкая, ломается. С Ноэлем тренировались, без толку. Он купил два десятка: черный шоколад и фисташковое, бледно-зеленое; половину слопали в машине. Не так, чтобы это было что-то особенное.

— Кстати, твой Буратино засветил вчера свою «бэшку» под фонарем.

— С чего это он — Буратино?

— Богатенький. Пятерка у него? Семерка?

— Пятерка. Есть разница?..

Разница есть. Но совсем в другом.

Адила назавтра тоже работала. В двадцать лет можно и помаяться тревожным сном пять ночей подряд.

Их трое — несущих вахту в отеле «Акация»: Марина, Адила и Бенжамен, разгильдяй — любит позвонить в последний момент и попросить подменить. Он по ночам не спит: не хочется. Хозяйка к нему благоволит, несмотря на то что он забывает по утрам сложить полотенца, не расстается с наушниками (клиент уже головой в дверь бьется, Бен не слышит, знай подпевает Каложеро: “En apesanteu-u-ur!” ), и еще к нему дружки ходят, когда клиенты улягутся. Нашли идеальное место, где с косяками не запалят. Бен хорошенький — кудряшки, глазки, при этом боксом занимается, накачанный в меру. Хоть у хозяйки и отцвели уж давно хризантемы в саду, но мальчики ей продолжают нравиться.

Бенжамен должен был заступить на позицию после подвига Адилы на одну ночь. После следовала пятница, а в пятницу Бен никогда не работал, шел черед Марины.

Два дня она сидела дома. Вспоминала последние полчаса в машине. Из-за мороси на лобовом стекле свет фонаря был размыт, тускл, не нагл.

Удивился, когда спросила, позвонил бы он, если бы не бумаги Львенка.

Сам говорил, что случайностей не бывает. Занесло ведь его на авеню Пармантье, заметил отель, достучался.

— Ноэль, а знаешь, из-за чего мы познакомились? Потому что один японец четыре года назад выпил слишком много французского вина в токийском баре «Мару»…

Какая-то Маринка кислая, неужто Буратинье влияние? О чем они могли столько времени трындеть? А тут прямо до истерики дошла. Что-то не поняла в тексте, «переведи». Пусть вон своему Полю позвонит, Сенбернару, Вию, им делать нечего, разъяснят. Отшутился: «Соловей не поет для свиней, попроси-ка ты лучше ворону». Всё. Трагедия. Скорбная маска: «Я хочу те-оплых отноше-эний! Ты никогда не помо-ожешь! Я не свинья-а! Почему я с тобо-ой живу, когда есть люди, с которыми мне хорошо-о?!» Ну иди к этим людям. У нее явно кризис трех лет.

Кстати, хоть во время кризиса с эндорфинами и возникает напряженка, не все парочки разбегаются. Самым стойким природа оказывает посильную биологическую помощь, подкармливая оцитоцином, гормоном благополучия. Нервы успокаивает лучше любого транквилизатора, а генерируется от простых домашних радостей — начиная с секса без сюрпризов и заканчивая болтовней за ужином.

Правда, Маринку оцитоцинчик не берет. Принялась последнее время цитировать свою Далиду: «Мы две тени, два одиночества», «Лучше ненависть, чем безразличье», все в таком духе. Но разве она не знала, на что шла? Подпевает — «Я жить хочу, жить. Хочу, чтоб меня любили», и вся такая в эмоциях — «Чао, аморе, чао, аморе…» Никогда не любил Далиду.

У Ноэля глаза округлились, когда он услышал, что очутился в Нуази из-за какого-то японца.

— Вот смотри, как в жизни одно за другое цепляется. В «Акацию» я заглянула дорогу спросить и осталась работать. Все оттого, что пошла к дантисту: куснула старую плитку шоколада, и пломба — прочь. Шоколадом угостил человек, который познакомился со мной из-за того, что я была в юбке. Юбок я не ношу, но тогда ехала на выставку манги издателям рисунки показать, ну и приоделась. Выставка планировалась на две недели раньше, но один участник попросил ее перенести, жена должна была родить. Не будь она на сносях — я в тот день не надела бы юбку, Бернар не подошел бы, я не куснула бы его шоколадку, не оказалась бы у зубного, не попала бы в «Акацию», и ты сейчас не мок бы под фонарем в Нуази-ле-Сек.

— А при чем тут вино в токийском баре?

— Я читала, в Японии в моде винные погребки. Для тех, кому надоело пиво, саке и шотландское виски. Барчик «Мару» в статье хвалили.

— И?

— И не исключено, что этот художник-мангака злоупотребил модным вином, притопал домой навеселе, склонил жену к любовным утехам, и она забеременела.

— Думаю, все было сложнее. Японец привел в отель гейшу, а жена его выследила…

— И бросилась на них с самурайским мечом!

— Нет, она поступила умнее. Бросилась только на него, на ходу срывая с себя кимоно. И они в порыве страсти стали кататься по татами.

— А гейша?

— «Семь самураев» смотрела, что ей еще оставалось.

— Знаешь, мангака в своих наклонностях не виноват. В детстве он увязался за старшим братом, когда тот шел в район Кабуки-тё, в один из токийских борделей.

— И я мокну под фонарем в Нуази, потому что на другом конце земли тридцать лет назад мальчишка насмотрелся лишнего!

— Подумать только, — Марина прикусила губу, — из-за чего мы повстречались.

От таких глупостей тоже возникает чувство близости. Оно всего лишь веселое, живое, но не теплое. Но оно есть.

— Если бы ты знал, как мне хотелось бы съездить в Японию…

Когда-то работник советского посольства в Токио, купив у отца две картины, подарил ему набор для каллиграфии и сборник манги. Набор отправился отцу под кровать, а сборник Марина обнаружила в мусорном ведре.

Листала японские комиксы, очарованная ни на что не похожим миром. Это была не просто манга, а то, что называют «юри».

Срисовывала — и как-то отец обнаружил рисунки. Изорвал листы, в которые столько было вложено, кричал: «Гадость, гадость!»

— Юри? Другим словом, хентай? Японское порно рисованное?

Объясняешь: хентай и юри — разные вещи. Юри — манга о любви между девушками, эротика. Красивая история в картинках, двое в окне, ночью, она и она. Одна облокотилась о край окна, в шелковом халатике, сползающем с плеча, другая — в футболке, стоит позади, глядя в небо: лицо наполовину в тени, наполовину освещено луной, тихо…

— Человека, с которым я живу, не интересует то, что я делаю…

Ноэль молчит. Его лицо в тени.

Последнее время крутится в голове песня Луиджи Тенко, которую поет Далида. Ты влюблена в этого Тенко, пустившего себе пулю в лоб в номере отеля, среди чужих вещей. «Чао, аморе, чао…» — из-за нее и покончил с собой.