Чак Паланик - Невидимки

Я так долго держу в руке пригоршню валиума, что моя ладонь приобрела синий цвет Тиффани.

Все послеобеденное время здесь только я и Бренди. И лучи солнца, льющиеся под все более и более низким углом сквозь большие окна-иллюминаторы.

- Моя талия, - говорит Бренди. Ее графитовые губы приобрели синеватый оттенок. Я бы сказала, синеватый оттенок Тиффани. Это цвет передозировки. - По мнению Софонды, окружность моей талии не должна превышать шестнадцати дюймов, - говорит Бренди. - Но ведь у меня широкая кость, и я высокая. Мой рост - шесть футов. Шестнадцатидюймовая талия - это не для меня.

Я сижу на огромной улитковой раковине и почти не слушаю Бренди.

- Софонда, - продолжает она, - Софонда была уверена, что это все же возможно, а я ей доверяю. Я знала, что однажды очнусь в послеоперационной палате и у меня будет шестнадцатидюймовая талия.

Все это в каких-то других ванных я слышала уже раз десять.

Я поднимаю бутылочку с капсулами билакса и ищу этот препарат в "Настольном справочнике врача".

Билакс в капсулах. Очищение желудка.

"Может, стоит всыпать эту ерунду в незакрывающийся графитовый рот?" - думаю я.

Перенесемся на съемки рекламного ролика, на которых присутствовал Манус.

Тогда мы были еще такими красивыми! Я - с нормальным лицом, он - не напичкан конъюгированными эстрогенами.

Я думала, нас связывает настоящая любовь. Правда думала. А наш роман представлял собой всего лишь продолжительную сексуальную связь, похожую на наркотическое опьянение. Рано или поздно подобное заканчивается.

Манус закрывал свои волшебные голубые глаза и качал головой и сглатывал.

А я, я всегда говорила ему, что кончаю вместе с ним.

В постели мы подолгу болтали.

Это обычное явление - ты твердишь себе, что любишь человека, а на самом деле только используешь его.

За любовь мы постоянно принимаем что-то другое.

Перенесемся к лежащей на полу в ванной Бренди. Она говорит:

- Софонда, Вивьен и Китти - они были со мной в больнице.

Ее пальцы сжимаются в кулаки, поднимаются с пола и начинают двигаться вверх и вниз вдоль туловища.

- На всех трех были мешковатые щетинистые костюмы зеленого цвета. На лацкане у каждой красовалось по драгоценной броши виндзорской герцогини.

Их головы в париках покрывали сеточки для волос, - говорит Бренди. - Они порхали за спиной хирурга. Софонда твердила, что я должна считать от ста до одного… Сто… девяносто девять… девяносто восемь… Ну, ты понимаешь…

Глаза Бренди - эти баклажанные грезы - закрываются. Она дышит глубоко и ровно. И продолжает говорить:

- Врачи, они удалили мне по одному нижнему ребру с каждой стороны. На протяжении двух месяцев я, не поднимаясь, лежала в постели. Зато у меня появилась шестнадцатидюймовая талия. Она и сейчас такая.

Одна из рук Бренди разжимается и скользит по плоской поверхности - тому месту ее тела, где блузка заправлена под пояс юбки.

- Они удалили мне два ребра. Я никогда их больше не видела. О чем-то подобном говорится в Библии.

Она имеет в виду процедуру создания Евы.

- Не знаю, почему я позволила им проделать со мной все это, - говорит Бренди.

И засыпает.

Перенесемся назад, в ту ночь, когда мы с Бренди покинули "Конгресс отель" и отправились в это путешествие. Бренди мчала на такой скорости, которая допустима лишь в два тридцать ночи в открытой спортивной машине с заряженной винтовкой внутри и напичканным наркотиками заложником в багажнике.

Глаза Бренди скрыты темными очками. Ей требуется немного уединения. Мимолетное очарование другой планеты пятидесятых годов, она покрывает рыжеволосую голову шарфом Гермеса и завязывает его под подбородком.

В очках Бренди я вижу собственное отражение. В них я маленькая и ужасная. Холодный ночной ветер продолжает трепать мои волосы. Мое лицо… Если бы вы дотронулись до моего лица в темноте, то наверняка решили бы, что касаетесь апельсиновых корок и кусков выделанной кожи.

Мы направляемся на восток, от кого-то убегая. От кого точно, я не знаю. От Эви, или от полиции, или от мистера Бокстера, или от сестер Рей. Или ни от кого. Или от будущего. Или от судьбы. От взросления и старения. От необходимости собирать по крупицам то, что еще не растеряно. Можно подумать, побег в состоянии избавить нас от нужды мириться с собственной участью.

В данный момент я с Бренди. Потому что не представляю себе, как бы убегала без нее. Потому что сейчас в ней нуждаюсь.

Не то чтобы я ее любила. Вернее, его. Шейна.

Слово "любить" в данном случае вообще звучит как-то неуместно.

На Бренди шарф Гермеса. И темные очки. И косметика. Я смотрю на ее несравненное величество в мелькающем свете, мелькающем свете, мелькающем свете фар встречных автомобилей.

Я гляжу на нее и вижу то, что видел Манус, когда звал меня кататься на яхте.

Я смотрю на нее, сидящую со мной рядом в машине Мануса, освещенную вспышками света, и понимаю, что я в ней люблю. Себя.

Бренди Александр выглядит точно так же, как выглядела до несчастного случая я. И это неудивительно. Ведь она - мой брат, Шейн. Мы с Шейном были почти одного роста и обладали одинаковым цветом глаз, бровей, ресниц и схожими чертами.

Он был на год старше меня.

В Бренди введен силикон. Изменены ее трахея, надбровные дуги, форма черепа, линия лба, носа, челюсти. Добавьте к этому несколько лет электролиза и горсть гормонов и ежедневные порции антиандрогенов.

Неудивительно, что я ее не узнала.

К тому же я была уверена, что мой брат мертв. Ни один нормальный человек не настраивает себя на встречу с мертвецом.

Что мне нравится, так это я. Я была очень красивой.

Груз- моя-любовь, Манус, закрыт в багажнике. Манус, который собирался меня убить… И почему я до сих пор уверена, что люблю Мануса?

Манус - последний мужчина, считавший, что я красивая. Целовавший мои губы. Касавшийся меня. Манус - последний мужчина, который объяснялся мне в любви.

Я чувствую, что от этих мыслей погружаюсь в депрессивное состояние.

Теперь я могу есть только детские смеси.

Моя лучшая подружка спала с моим женихом.

Мой жених чуть не зарезал меня ножом.

Я подожгла дом и целую ночь направляла винтовку на невинных людей.

Мой ненавистный брат восстал из мертвых и смотрит на меня свысока.

Я - невидимый монстр и не в состоянии любить кого бы то ни было.

Я не знаю, что из вышеупомянутого самое худшее.

Перенесемся ко мне, смачивающей над раковиной мочалку из махровой ткани. В ванной - подводной пещере даже полотенца и мочалки синие или цвета морской волны, и все они украшены по краям раковиновидными фестонами.

Я кладу мокрую мочалку на лоб Бренди и бужу ее, чтобы дать ей еще таблеток. Чтобы она умерла в машине, а не в этой ванной.