Марина Москвина - Танец мотыльков над сухой землей

В развлекательном центре «Атриум» нам с Седовым поручили сочинить книжку про местного сказочного героя по имени Атрик. Мы сдали рукопись. Я стояла с рюкзаками, а Седов пошел в туалет. Выскакивает — изумленный:

— Там все на фотоэлементах! Я только вошел — заиграла музыка — нью-эйдж, расстегнул штаны — ударили барабаны, а когда стал ссать — зажурчали ручьи и запели птицы. Ты пойди, пойди, сама убедишься…

Однажды меня и Сережу Седова как детских писателей пригласили в школу на педсовет и давай представлять учителей.

— Неважно, мы все равно никого не запомним, — ласково остановил Седов директора школы.

Леня и Седов собрались в Челябинск — играть спектакль по пьесе Тишкова «Водолазы». Я Леню предупреждаю:

— Единственное, что я могу гарантировать, — что он не запьет. Во всем остальном с ним нужно адское терпение. Он может закручиниться, остановить спектакль посредине и начать сначала, если ему вдруг покажется, что у него не катит, он может заявить что искусство — это говно, он даже может сказать, что Бог умер…

Леня — испуганно:

— Какой Бог?

Нам позвонили в дверь. Леня открывает — стоят две женщины и спрашивают:

— Вы хотите узнать Истину?

— Спасибо, — ответил Леня, — предположительно я ее уже знаю.

— Не говорить же, — он мне объяснял потом, — я не знаю Истину и знать не хочу!..

Семидесятипятилетний юбилей Якова Акима предполагали с большим размахом отпраздновать в ЦДЛ. Все уже было организовано, раздобыты средства на угощение, я собралась вести вечер, обсуждалась программа, кандидатуры ораторов и приглашенных. Короче, Якову Лазаревичу сообщили, что будет восемьдесят человек.

Он ночь не спал, а утром позвонил в секретариат СП и твердо отказался.

— Как сказал Махатма Ганди, — он мне объяснил, — надо разгружать свою жизнь. Что я и сделал.

— Получил две телеграммы из Молдавии от поэта Григоре Виеру. В один и тот же день, — сказал Яша. — Одну: «Любим и ценим и любим». А вторую Григ подредактировал и улучшил: «Любим и ценим, ценим и любим». Видимо, он забыл, что уже отправил…

Сам Яков когда-то послал в Ялту телеграмму Ковалю:

«Юра в дни магнитных бурь

бровь не хмурь все это дурь».

В Дубовом зале ЦДЛ — Яков Аким, Юрий Коваль, Алексей Леонтьев, сценарист, и я тоже случайно затесалась в эту компанию.

Коваль говорит:

— Вот бы снять такой фильм «Дубовый зал». Сколько здесь побывало сногсшибательных людей. Взять хотя бы наш стол — сделать фильм про наши судьбы. Яшу сыграл бы Яша, Алешу — Алеша, меня — я сыграю сам, а на роль Маринки мы пригласим какую-нибудь польскую актрису!..

Седов:

— Да я за здоровье — жизнь могу отдать!..

Письмо Юли Говоровой весной из Михайловского:

«Пошли гуси, Марин, пошли гуси, вагоны, поезда гусей!..»

«Еду на лошади, — пишет Юлька в свой день рождения. — Погуляла с волком. 36 лет».

Встретила в метро Шишкина Олега, он шел на ТВ-3 рассказывать об Апокалипсисе:

— Главную мысль я вычитал у Ежи Леца, — сказал Олег. — «От Апокалипсиса не надо ждать слишком много…»

В скверике перед столовой в «Малеевке» мужик наряжает огромную живую ель.

— Как это он нарядил так высоко? — я спрашиваю.

— Да он за пол-литра достанет до звезды! — ответил мне Леня Бахнов.

В декабре 1989 года Сергей Бархин пригласил нас в Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко на премьеру оперы «Борис Годунов», где работал художником. И хотя на сцене бушевало лиловое с золотым и царило неописуемое великолепие, я не могла оторвать глаз от хрупкого человека в бельэтаже, во всем черном. Он был коротко острижен, в круглых очках, которые то снимал, то надевал и, приглядываясь к творящемуся на сцене, опасно свешивался с бортика, а в какой-то момент вдруг яростно сорвал с себя очки и весь обратился в слух.

После спектакля — в своем черном пальто с чемоданчиком — вместе с нами он прошел за кулисы к Сереже.

— Костя, Костя, заходи, — сказал ему Бархин. — Это мой друг детства, Костя. Мы жили в одном дворе. Мне было пять лет, а ему восемь. Он хотел играть с нами, а его заставляла мачеха играть на гобое. Сквозь мутное стекло дрожащими руками он показывал нам дудочку. Я ее хорошо помню и могу нарисовать.

— А помнишь, — спрашивает Костя, — помнишь, как мы врезались и ты сделал мне «восьмерку» на велосипеде, на переднем колесе!

— Да, — вздохнул Сергей Михайлович, — и, наверное, нарочно…

— Костя тут ошивался, в театре, — сказал Бархин, — вдруг увидел меня, узнал, кинулся мне на шею. Это была встреча Максим Максимыча и Печорина. Он так тут прижился, а мы все, прижившись, обнаглеваем. Сидит на опере, Колобов дирижирует, а Костя на первом ряду, у него за спиной — нога на ногу — и вдруг тихонько начал подсвистывать. Колобов, не оборачиваясь: «Ко-стя!»

— А тут из Оптиной пустыни приехали покупать у театра колокол, — рассказывает Бархин. — Этот колокол из разрушенного Спасо-Преображенского храма. Два человека, которые за ним приехали, сильно пили. Но были очень хорошие, как всякие люди, склонные к вере. Стали думать — за сколько его продавать. Я говорю: «Зачем будет театр продавать церкви колокол?» «Ну, частично…» «Не позорьтесь! — говорю я. — Частично вы возьмете сто рублей за вещь, которая не имеет цены». Колокол — с комнату вот эту! И я предложил поставить условие, что мы им отдадим колокол, если в придачу они возьмут к себе Костю на должность негласного хранителя колокола. Костя прописан в Туле.

— Не в самой! — добавил Костя.

— Но он почему-то все здесь, а не в Оптиной пустыни. Ты будешь хранителем колокола?

— Буду, — сказал Костя.

— А что же ты еще здесь?

Костя глядит на Сережу Бархина с обожанием, держа в руке свой фанерный чемоданчик, и все, что есть у него, лежит в этом чемоданчике, в том числе туманный от времени полиэтиленовый пакет с какими-то вырезками из газет.

— А ты выскочил? Выскочил в членкоры? — вдруг спрашивает Костя с горящими глазами и выуживает из пакета газетную вырезку, в которой сообщалось о том, что Сергей Бархин выдвинут в члены-корреспонденты Академии Художеств. — Ну? Что??? Качать адмирала?!!

Сережа только рукой махнул.

«Помните, писала вам про настойку на спирту из сирени для суставов, которую посоветовала Але сделать Тася из Щавелей? Аля сделала, и я ее сейчас растирала, — пишет Юля Говорова. — Пол-литровая банка со спиртом, в ней грозди белой сирени. Стала растирать и чувствую, что действительно цветущей сиренью пахнет. Чистый запах белой сирени! Выхожу вечером от Али, луна, снег, руки пахнут сиренью…»