Марина Москвина - Танец мотыльков над сухой землей

Стали высказываться оппоненты, в целом одобрительно. На кафедру поднялся Владимир Иванович Хореев, высокий, обаятельный, с седой шевелюрой, такой у него голос, мерный, воздействующий на подсознание.

— Очень интересная тема, — он говорит, — но явный перебор с научной терминологией. Я порой терял нить и даже по-человечески не понимал, что автор хотел сказать таким вот научным языком? А кстати! Что вам дала эта диссертация? Для понимания смысла своей жизни?

…И она заплакала.

Звоню в Переделкино заказать путевку, мне отвечают:

— Ошиблись. Это квартира.

Я снова звоню:

— Переделкино?

— Да не Переделкино это! — послышался в трубке женский крик. — Надо набирать 495 а не 499!!! Пять лет уже меня мучают, заебали!!!

— Извините, пожалуйста, — я бормочу, — я вас очень хорошо понимаю, простите за беспокойство, большое спасибо…

— Ну, ладно, ладно, — она отвечает мне, — ладно, всего доброго.

Приезжаю в Дом творчества — а там уже мои хорошие знакомые поэты и прозаики Надежда Мирошниченко, Тамара Ломбина, Владимир Блинов… Я прихожу, они сидят за столом, я всех обняла, расцеловала, мы ужинаем, Надя меня спрашивает:

— А твой муж — из Екатеринбурга?

— Что ты, — говорю я. — Он даже из еще большей глуши.

Все онемели.

— Ну, то есть из просто глуши , — я поправилась.

А все сидят — абсолютно все — кто из Екатеринбурга, кто из Сыктывкара…

Главный редактор журнала «Вопросы литературы», заведующий кафедрой сравнительной истории литератур в Российском государственном гуманитарном университете, специалист по эпохе Возрождения, профессор Игорь Шайтанов поведал нам с Леонидом Юзефовичем, как он собрался в новом корпусе Переделкина позвонить по телефону. А какая-то женщина сидела в телефонной будке и вела нескончаемую беседу. Игорь Олегович деликатно постучал в стекло, намекая, что ее разговор слегка затянулся. А эта взрослая женщина показала ему кукиш.

Шайтанов очень удивился. Он подождал еще немного, потом приоткрыл дверь и сказал:

— Тут нельзя столько времени разговаривать.

Тогда она взяла и оторвала провод от телефонной трубки.

— Я пошел жаловаться, — сказал Игорь.

— Зачем?! — воскликнул Юзефович. — Это же такой колоритный случай!

— Так она потом тайно все обратно прикрутила! Сидит и опять разговаривает.

Оказывается, в Сыктывкаре так много националистов, что они разделились на четыре направления — Северное, Южное, Восточное и Западное.

Надя Мирошниченко:

— Я лично говорила своему учителю Куняеву: надо печатать Тимура Зульфикарова.

Учитель на это отвечал:

— Куда ж мы — азиатчину?

— У Тимура есть православные вещи, — вступилась за суфийского дервиша Мирошниченко. — Поэма «Иван Грозный».

— Почему Тимур должен писать про Ивана? А как же взаимообогащение культур?! — воскликнул уральский голубь мира Владимир Блинов.

Тут я привношу в этот разговор дымящуюся палочку индийских благовоний. Все как начнут кашлять.

— Если ты ее не погасишь, — говорят, — мы сейчас просто все умрем.

— Друзья мои! — говорю. — Запах благовоний изгоняет злых духов. Может, вы потерпите? И вам станет лучше?

А Мирошниченко — непреклонно:

— Нет буддизму и иудаизму на Русской земле!!!

Дарю Леониду Юзефовичу свою книжку про Японию, вижу, он пытается уклониться от моего дара.

— Да вы не беспокойтесь, она не заумная, — говорю я опрометчиво.

Пауза.

Юзефович:

— Я и заумную могу прочитать…

Во Франкфурте меня поселили в номере со Светланой Василенко, мы спали на большой двуспальной кровати, что нас очень сблизило. Я просыпаюсь, а Василенко уже утренняя, свежая, подкрашивает ресницы и говорит:

— Я стала краситься совсем недавно. Год назад я была в Варшаве, все: «Варшава, Варшава» — давно хотела побывать. Мы пришли в костел, и я обошла его, а сзади — пустынное такое место, вид на мост открывается. Вдруг смотрю, бежит мужик — и прямо ко мне. Подбежал — как даст мне в глаз, схватил сумочку и был таков. Я — кричать! На каком языке — не знаю. «А-а-а!» Глаз у меня заплыл синим, зеленым, фиолетовым. А там одна в делегации — она была когда-то начальником по снабжению, потом написала «Записки на бюстгальтере», у нее большая такая грудь! — говорит: «Я тебя накрашу». Припудрила, губы подкрасила, ресницы, очки полутемные. Я вышла открывать конференцию, все говорят: «Свет, как ты хорошо выглядишь!» Вот с тех пор я…

Совместное житье во Франкфурте было сюрпризом для российских писателей, но не для всех приятным. Прозаик Анастасия Гостева очутилась в номере с поэтом Еленой Шварц, та беспрерывно курила, а Настя практикует древние восточные техники, им трудно было дышать одним воздухом.

— Мне плохо с ней, — говорила Настя, — а ей-то каково? В одном помещении с ней держат молодого жестокого варвара. Стихи ее мне не нравятся. А она сказала при мне: «Кто? Эта что пишет? Да какую-то компьютерную хуйню». Я даже спросила их: «Я вам не мешаю?»

Возможно, в редкие минуты перемирия Елена Шварц поведала Насте, а может, ей рассказал Николай Кононов, что однажды Елена Шварц пригласила Кононова в гости. Он приходит, а там — поминки по коту. Фотография кота в черной рамочке, рюмка водки, прикрытая черным хлебом. Кононов сказал: «Я не буду поминать кота. Я считаю, что у кота нет бессмертной души». И Елена Андреевна с ним год не разговаривала.

— …Ну что ему — трудно было помянуть кота? — спросила Настя.

Профессор славистики из Киото Яско Танака, желая быть запредельно вежливой, называла меня по имени-отчеству:

— Марина ЛЮБОВНА.

Встречает меня во дворе моя бывшая напарница по игре в большой теннис.

— Марин, — говорит, — мне, знаешь, какой диагноз врач поставил? Вторая степень ожирения!

У нас в ДЭЗе Федя, слесарь, когда-то клоуном работал в цирке. Годами рассказывает, как он выходил на манеж, какие были репризы, — в раж входит, чечетку отбивает. А тут руку сломал — надо ставить гипс.

— Стакан! — сказал Федя.

Ему дали.

— Теперь гипсуй!..

На Ваганьковском кладбище, на памятной металлической дощечке — эпитафия:

«Озерецкий Вл. Ник.

Жизнь прожил, Словно и не жил.

Внук ненадолго Память сохранил».

Звонит подруга Наталья и сообщает, что у нее открылись паранормальные способности.

— Иду, — говорит, — смотрю, собака хромает, я направляю к ней свою целительную энергию, и та — бежит как ни в чем не бывало. Все лечу: сломанные носы, ожоги третьей степени, кости мягкими становятся в моих руках — как пластилин, срастаются переломы, горб сняла 80-летней старухе, с ними же никто сейчас не возится. А теперь две бабки, которых я на ноги поставила: «Дай нам крылья, — говорят, — мы хотим летать!» Вот найди мне урода, найди! Увидишь, что я из него сделаю — причем бесплатно! У меня сын — директор фирмы, он звонит мне, спрашивает: «Тебе от меня надо что-нибудь?» Я говорю: «Любви и денег». Он спрашивает: «Сколько?»