Марина Москвина - Танец мотыльков над сухой землей

— Ну и что? — сказала сама себе Бородицкая. — Мало ли кто с кем дружил?

Я подарила свою книжку о путешествии в Японию зубному врачу Алексею Юрьевичу. Он читает — а там сплошь про дзэн-буддизм и совсем ничего про интересующую его японскую технику.

— Знаете, чем вы отличаетесь от Дины Рубиной? — сказал он мне прямо. — Рубина пишет то, что интересно и ей, и читателю. А вы пишете то, что интересно только вам.

В Доме литераторов на семинар молодых писателей, который мы вели с Бородицкой, я зазвала Юрия Коваля и его друга — писателя и художника Леонида Сергеева. Как раз они направлялись из ресторана в гардероб.

— Только учти, мы очень нагрузились, — сказал Леонид Анатольевич. — Я еще ничего, а Юрка совсем плохой.

Ну, я их привела, пышно представила, все с замиранием сердца уставились на них.

— Читайте, — говорит Коваль.

Прослушав небольшой рассказ, Юрий Коваль обратился к автору:

— Дай мне страницу посмотреть. Ой, не вижу ничего. Лень, у тебя очков нет? Ни у кого нет очков для меня? Ладно, издалека постараюсь разглядеть. Уже вижу, что рассказ — длинен. «— Хорошо! — испуганно вскричал папа». Что это еще за «испуганно вскричал»? Диалог должен говорить сам за себя. Надо тебе — скажи «сказал». А лучше — ничего. Я ж не говорю: «сказал разгневанный Юрий Иосич»!

— Дурак ты, Юрка! — вмешался в разговор Сергеев Леня. — Глаза-то залил, вот и придираешься. В литературе нет готового рецепта! А Скотт Фитцжеральд? А Хемингуэй? Что хотели, то и писали! Мне рассказ понравился. Есть интонация, и у него лицо талантливое!

Они закурили.

— Запомните, — произнес Коваль, и мы запомнили это навсегда. — Главное — не опускаться до современности! Как Генка Снегирев говорил мне. Я стал ему читать: «На дачном участке росли три сосны…» «А я и слушать не буду дальше, — сказал Снегирев. — Что это за „на дачном участке“? Надо работать вечными категориями!» И я начал так: «Росли три сосны…»

— Запомни, если ты кильнулся на каяке, — учил меня знакомый Кукин, — не надо звать, кричать, суетиться, а надо, как учили, — глотать воду . Мы как-то с Колькой малокровным кильнулись. Я бы доплыл, а Колька — нет. Я говорю: «Ну, я тебя не брошу, не поплыву, с тобой останусь. Давай, — говорю, — глотать воду , как учили». Но нас спасли. Кто-то проплывал мимо…

— Нельзя простить и не дать! — говорила мне Дина Рубина. — Это две вещи несовместные, как гений и злодейство! Едва только встанет этот вопрос, сразу давай, без промедленья, хотя бы ради мира на Земле!..

— Сидим с Михалковым в президиуме на открытии «Книжкиной недели», — рассказывает Яков Аким, — дети сделали поэтический монтаж, чтецы, певцы, танцоры, звучат приветственные речи, поздравления. Вдруг Михалков наклонился ко мне и сказал: «В-вот так и ж-жизнь пройдет…»

Ветеран журналистики Тильда Осиповна позвонила Люсе:

— Людмила Степановна, у меня в мае будет день рождения. Мне исполнится девяносто пять лет. Поскольку все мои знакомые умерли, я беспокоюсь, что мне никто не позвонит, не поздравит и не подарит подарков!

— Ничего подобного! — сказала Люся. — Я вас обязательно поздравлю и что-нибудь подарю! Что вам купить, только честно? Коробку конфет? Или большой торт? Или большую хорошую палку колбасы?

— Нет, если можно, пару плиток шоколада.

— И я купила ей ТРИ плитки шоколада, — сказала Люся. — Пришла и принесла. А она такая молодец, ни одной морщинки, легкий румянец играет на щеках, причесочка — а-ля двадцатые годы, грациозно ходит по квартире, пританцовывая, что-то напевает, все у нее старинное, и повсюду фантики от шоколадных конфет.

— Зачем ты отдаешь нам деньги, зачем? — недовольно говорила Люся. — Ты наша дочь, ты нас должна обдирать!

Яков Аким:

— Я был в издательстве «Детская литература», и там такое запустение, как будто бы морили тараканов…

На книжном фестивале один французский издатель, выступая перед первоклассниками, на протяжении сорока минут рассказывал о своих занудных издательских проблемах, конфликтах с начальством, каких-то организационных обломах, финансовых неурядицах и пр. Да еще с последовательным переводом.

— Он что, не понял, что перед ним дети? — удивлялся Леня. — Наверное, подумал, что это взрослые русские так выглядят!..

— Я ел вишни и задумался о смерти, — сказал Леня. — Во вкусе вишни есть ощущение быстротечности жизни.

У нищего на картонке написано:

«Подайте в честь осеннего равноденствия!»

Коваль очень гордился своим неологизмом.

Это был глагол — «олорде́л».

«Мы с Юрой Ковалем облюбовали кафе у Никитских ворот, у церкви, где венчался Пушкин, на открытом воздухе, там ветерок обвевает, — рассказывал Леонид Сергеев. — Сидим, вдруг из ЦДЛ идет молодой человек — увидел Коваля:

— Ой, вы такой писатель — настоящий, скажите, как писать?

— Я тебе сейчас открою секрет, — сказал Коваль. — Иди, бери по сто грамм.

Тот взял, сел с нами. Коваль выпил, закурил и говорит:

— Писать надо о том, где сейчас находится твоя душа. Душа ведь не с нами обычно, а где-то еще. Вот об этом и надо писать.

Тот пожал ему руку, поблагодарил и отправился дальше, по своим делам».

— Пишите о вечном вечными словами, — советовал Коваль.

— Чудовищно усатый рассказ, — он говорил кому-то неодобрительно.

Еще он говорил:

— В этой вещи есть привет, который некому передать…

Видимо, у меня раньше было здоровье очень слабое. Вот запись в дневнике 2 октября 1995 года:

«Начала роман „Гений безответной любви“. Написала одну страницу и потеряла сознание».

Когда я завершила «Гения…», вложив туда все горести-печали своей жизни, и отдала его на прочтение в издательство «Лимбус-пресс», редактор ответил, что не может напечатать мою вещь, поскольку у них нет для меня юмористической серии.

— Так давайте я лягу в основу! — воскликнула я.
 — Ляжете, ляжете, — мне ответили.

Но больше не позвонили.

Зашли с Бородицкой подкрепиться в ЦДЛ. За соседним столом сидят две прекрасные блондинки. В буфете появляются Бахнов и Калашников, нежно приветствуют блондинок, берут кофе, коньячок и садятся к нам за столик.

Мы страшно обрадовались, но все-таки спросили, почему они сели именно к нам?

— Из политических соображений, — серьезно ответил Калашников. — Потому что Бородицкая похожа на Анджелу Дэвис. А Москвина — на Долорес Ибаррури.

— Это у тебя сага, а не роман, — сказала Дина Рубина, прочитав «Гения безответной любви». — Движение цыганского табора в неизвестном направлении. Куча народу скачет верхом и катится в кибитках, взметая столбы пыли. Только иногда кто-то отлучается, чтобы украсть коня…