Валерий Мухачев - Сын предателя

Он стал с такой скоростью приводить обстановку в удовлетворительное состояние, что Светлане уже не хотелось жмуриться, изображать на лице ту маску, которая является антиподом весёлому клоуну.

Когда они откушали магазинные покупки, Светлана снова разложила свои буклеты, он снова их рассмотрел, промямлил что-то одобрительное. Моду печатать книги за свой счёт объявил расточительством, даже коснулся темы, что Россия совсем оборзела, не желая писателям оказывать посильную помощь.

Потом он вдруг раззадорился читать длиннющую поэму, поминутно всматриваясь в глаза слушательницы. Он и сам удивился, что Светлана даже рот раскрыла, отчего он стал читать уже с выражением, подвывая, подхохатывая, подмигивая и жестикулируя без конца.

Светлана стала забывать об уходе домой, явно не чувствуя, что Николай Фёдорович может нечаянно стать совладельцем её ванны в её квартире. Увы, Николай Фёдорович был уже не тот сокол, во-время подсказал, во-время проводил, не забыв обменяться телефонами.

Светлана ему понравилась, как собеседник, но мысль, что надо будет не только читать стихи и слушать стихи, но что-то делать ещё, его напугала. К счастью, Светлана так и просидела, не сняв китайский балахон, в котором совершенно прятались соблазнительные формы.

На другой же день Светлана позвонила. Надо было что-то ей ответить. Понятно, что женщина была околдована его языком. Но Николая Фёдоровича вчера, сразу после ухода Светланы, посетили два накаченных товарища, один из них положил на стол перед ним руку с револьвером и спросил:

-Тут мы слыхали, кто-то стихоплётством занимается? Не пора ли это дело прекратить? У некоторых и могилу не находят, а тебя и искать-то никто не будет! Не пиши и живи спокойно!

Да к тому же организм вдруг пошёл в какой-то разгон, здоровье развалилось в одночасье, и было непонятно, на что жаловаться и кому.

Так что на звонок Светланы ответил уже не тот Николай Фёдорович, с которым Светлана сидела и кушала пирожки, а дряхлый, больной человек.

Старик лежал вторую неделю, вставая лишь по нужде да под вечер не отказываясь похлебать малую толику супа и выпить чашечку чая. Дорога и пустые хлопоты так истощили его силы, что Надя, которая сама изнемогала, все дни ожидая Фёдора Ивановича, стала бояться за его здоровье. Не хотелось остаться одной в этом чужом для неё краю, к которому она никак не могла и не хотела привыкнуть.

Здесь были холодные зимы, по сравнению с западной частью России, с ветрами, которые неслись над степью. Ветры останавливались неохотно у стен домов, сбивая иногда с ног зазевавшегося гуляку, будили в ней непреодолимое желание бежать на родину.

Она поражалась день за днём смелости своего старика, путешествовавшего пусть не близко от её родных мест, но всё-равно далеко. И это путешествие его ей казалось нереальным. Да и нереальным было и её желание повторить его подвиг. Ей подходил семидесятый год, и день рождения был не за горами. Но она всё так же упорно бегала в столовую, мыла посуду, протирала столы после клиентов и не очень чисто смахивала лентяйкой с пола следы от грязной обуви.

На пенсию её не гнали, привыкли к подвижной бабульке, усердной не по годам. Не каждый и догадывался о её подлинном возрасте. Да и Фёдор Иванович отлежался за две недели, попривык к мысли, что родственников кроме Нади и сына Петра у него не осталось, встал, наконец, с кровати и, как ни в чём не бывало, стал постукивать молоточком по гвоздикам, завершая ремонт очередной пары обуви.

Жизнь снова вошла в свою колею и, казалось, ничто уже не помешает жить и жить им, забыв о том, что возраст уже порядочный, и не сегодня-завтра очередь их подойдёт удобрять земельку своими бренными телами.

В России происходили громкие дела. Менялись Генсеки, Президенты, советские телевизоры уступали место японским и корейским. Машины уже всё чаще проносились по городу диковинные.

Акмолу Президент Казахстана пожелал именовать Астаной, в которой пошло бурное строительство. А престарелая чета и телевизора не имела, и богатства не нажила. Хотелось, чтобы их общий сын сын, Пётр Фёдорович, жил успешнее их, но мужику уже стукнуло тридцать шесть, а особых успехов не наблюдалось. Родители были, как-никак, запачканы своими солидныцми сроками отсидки за колючей проволокой. Так что оставалось мужику клясть судьбу свою неудачника или виноватить родителей особенно неприятной записью в паспорте, что родился в тюрьме.

Неожиданные изменения в их жизни произошли осенью девяносто второго года. В столовой к Наде подошла заведующая, загадочно улыбаясь, спросила, не имеет ли она кого-нибудь из родственников, которых когда-то потеряла. Надю как будто какой силой подбросило.

-Люба? - хриплым голосом воскликнула она.

-Да нет, - вскинула удивлённо брови заведующая, - Людмила Рощина ищет мать Надежду.

Отчество не знает, фамилию не помнит. Помнит только, что жила в занятом немцами городе, в котором приходил немец Курт и играл с нею, пока мать надолго отлучалась. Я, конечно, не уверена, что она ищет тебя, но ты как-то рассказывала нам, что работала у немцев. Конечно, это плохо, что немец - её отец, да ведь у нас тут в Казахстане немцы-то лучшие работники. Так что не ты первая, не ты и последняя. У неё есть дочь - Лена. Будешь писать, дам адрес.

-Конечно, буду! Курта я помню! Генерал посылал.

-Генерал? - изумилась заведующая. - Ну, не ожидала от тебя!

-Да нет! Отец-то её, если это она - Фёдор Иванович и есть, ну, с которым живу. А у генерала я уборщицей была. Жить-то надо было на что-нибудь.

Заведующая столовой всё с таким же изумлением на лице сунула ей бумажку с адресом, покачала выразительно головой, добавила:

-Сидела в тюрьме-то всё же за дело! Другие-то партизанили!

Надя проглотила обидные слова привычно. Никогда её воспоминания не выплёскивались в России. Здесь, в Казахстане, был чуточку другой мир. Народ смотрел на войну, как на что-то далёкое. Рассказ о днях под немецким игом казался чем-то необыкновенно страшным, а после её, Надиных слов, смягчённых из-за отсутствия эпизодов, не увиденных ею, война выглядела какой-то неубедительной.

Фёдор Иванович новость встретил спокойно, даже скептически. Имя, которое не совпадало, для него было главным аргументом, что дочь - не Надина и, значит - не его.

Ему вообще не верилось, что можно по таким скупым данным обнаружить родственника. Хотя они ничем не рисковали по причине своей бедности, но всё-равно было бы неприятно разочароваться и разочаровать женщину.

Как ни странно, недели через три после отправления письма к ним в дверь постучали. Дома находился только Фёдор Иванович. Он без тени удивления на лице открыл дверь и стал ждать, когда две женщины вынут обувь для ремонта из пакета.