Виталий Безруков - Есенин

— Но божество мое проголодалось! — капризно проговорил Есенин, отряхивая пиджак.

— Идем, идем, Сергей! Я тебя до машины провожу, — спохватился Чагин.

Они вышли из редакции и, когда Есенин уже садился в его служебную машину, Чагин попросил:

— Дома тебя угощать начнут! — он постучал он пальцем себя по горлу. — Так ты, пожалуйста, ни-ни! Вечером мы у Кирова.

Как и обещал Чагин, вечером на правительственной даче в Мардакянах, за огромным столом, поставленным буквой «П», собрались самые высокопоставленные советские и партийные чиновники и их жены. Торжественный ужин был в полном разгаре, когда Чагин предложил Кирову послушать поэта Сергея Есенина. Сергей Миронович согласно зааплодировал, и все сидящие за столами зааплодировали вслед за ним. Есенин, сидя среди секретарей ЦК Азербайджана и их чопорных жен, чувствовал себя не в своей тарелке. Он грустно попивал из бокала понравившееся ему вино, изредка поглядывая на Кирова. Увидев, как Киров, весело улыбаясь, стал ему аплодировать, он вскочил со своего места и чуть было не уронил бокал на колени сидящей рядом дамы.

— Извините, — улыбнулся он ей и, отодвинув стул, вышел из-за стола, встал в центре каре и, поглядев на Кирова, объявил: — «Баллада о двадцати шести»…

Все гости сразу зашептались. Гул голосов мешал Есенину, и он недовольно посмотрел вокруг. Киров тоже нахмурился. Он постучал ножом по бокалу, и все разом смолкли. В наступившей тишине он произнес с улыбкой, словно подсказывая Есенину первую строчку его баллады:

— Пой песню, поэт, пой!

И Есенин, улыбнувшись в ответ, начал:

Он впервые читал эти стихи перед публикой, а потому волновался больше, чем обычно. Его хрипловатый голос иногда срывался на крик. Казалось, что кричала душа его, так близко принявшая трагическую гибель незнакомых ему людей. Есенин закончил чтение и склонил голову, словно в почетном карауле у братской могилы. Киров встал, а за ним как по команде поднялись и все гости.

— Замечательно, Сергей Александрович, браво!.. Ваша баллада произвела на меня сильное впечатление, когда я прочел ее в сегодняшнем «Бакинском рабочем». — Он одобрительно поглядел на Чагина. — Но так, как вы сами ее читаете, Сергей Александрович… — Киров покачал головой. — Я не сентиментальный человек, но… как вы считаете, товарищи? — обратился он ко всем. Все радостно заулыбались и зааплодировали.

Оценка Кирова, человека с большим эстетическим вкусом, в дореволюционном прошлом блестящего литератора и литературного критика, была для Есенина выше всяких похвал. Он приложил руку к сердцу и поклонился:

— Благодарю, Сергей Миронович!

В противовес откровенным русофобам, узурпировавшим всю власть в стране, и Троцкому, люто ненавидевшему Есенина за «Негодяев», Киров казался своим человеком, простым и доступным. И в то же время Есенин видел, каким непререкаемым авторитетом пользуется Киров в партии и у простого народа. «Вот кому надо возглавлять Россию», — размышлял Есенин в последнее время. Еще в Москве, встречаясь с Петром Чагиным, он расспрашивал у него о работе Кирова в Одиннадцатой армии, когда тот руководил астраханской обороной. После «Песни о великом походе», «Капитана земли» и «Гуляй-поля» Есенин мечтал написать эпическую вещь о Гражданской войне.

— Я искренне рад нашему личному знакомству, Сергей Александрович… Если вы не устали, почитайте нам еще… Честное слово, что-то происходит в душе, когда слушаешь вас!

— Вам какие, Сергей Миронович? — обрадовался Есенин.

— А это мы сейчас у всех спросим. Друзья! Минуточку внимания, прошу оторваться от своих бокалов… Сергей Александрович любезно согласился еще почитать свои стихи… Какие вы хотели бы послушать?

— Лирику!

— Про любовь!

— Ли-ри-ку! — раздались возбужденные голоса гостей, а какой-то крепко выпивший партиец рявкнул:

«Даешь «Москву кабацкую»!»

— Слышите, Сергей Александрович, даже «Москву кабацкую» пожелал товарищ… Читайте что хотите! Мы не на митинге, а в кругу друзей.

— Я задумал целый цикл стихов «Персидские мотивы», и кое-что уже есть, совсем новые!

— Просим! Просим! — зааплодировали вокруг, а пьяный партиец упрямо твердил: «Хочу «Москву кабацкую»…»

Киров, грозно посмотрев на него, шепнул что-то Чагину. Тот дал знак охранникам, стоящим неподалеку, и любителя «Москвы кабацкой» как не бывало. Когда все отсмеялись вслед незадачливому поклоннику упадничества, Есенин светло и чисто начал:

— Смотри, Петр, как написал, будто побывал в Персии! — вполголоса сказал Киров Чагину.

— В Персию мы его не пустим, Сергей Миронович, учитывая его характер: боимся за его жизнь. Восток — это не Европа!.. — так же тихо ответил Чагин.

— Да! Восток — дело деликатное! Я слыхал про инцидент Есенина с Блюмкиным…

— Блюмкин в Иране; надеюсь, надолго. — Чагин не стал ему объяснять всех подробностей. — А вернется — мы проследим за этим троцкистом.

— Ничего, скоро все изменится… Скоро съезд партии… Петр, ты создай ему здесь Персию, здесь, в Баку! Посели его, к примеру, в ханском дворце, — предложил Киров, с улыбкой глядя на читающего Есенина. — Под чадрой не поймешь: персиянка она или армянка, чего не хватит — довообразит, он же поэт…

А поэт, не дождавшись, когда стихнут аплодисменты, уже начал новое стихотворение:

— Где он эту Шаганэ подцепил, а, Петр? Уже которое стихотворение, и все Шаганэ у него, — шепотом спросил Киров.

Чагин ухмыльнулся:

— Это не у нас. Мне доложили, когда он был в Грузии, поэты, богема ихняя, устроили ему поездку в Батум. Там, на берегу моря, в доме княгини Тамары Накашидзе, — бордель, конечно негласный; так они всю ночь там вдохновлялись…

Шаганэ ты моя, Шаганэ, — прочел Есенин последнюю строфу, обращаясь к одной из женщин, сидящих за столом неподалеку от Кирова.

Стихи были прекрасны, и женщина тоже. Все в восторге зааплодировали, и она от смущения за крыла лицо легким шарфом. Со всех сторон захмелевшие гости стали требовать: