Виталий Безруков - Есенин

— Жду: касса закрыта.

Берзинь отошла к столу и взяла телефонную трубку. Набрав номер, спросила:

— Бухгалтерия? Это Берзинь. Кассир пришел? К вам Есенин сейчас зайдет. Да, выдайте как положено! Ну и что, что обед! Есенину сделайте исключение!

Она повернулась и тяжело вздохнула.

— Простимся здесь, Сереженька! Я бы на вокзал приехала, да сейчас перерыв на съезде, делегаты многие в Ленинград поедут, а с ними «кожаные тужурки». Зачем гусей дразнить?

Есенин подошел к ней и обнял.

— Потерпи, любимый, я к тебе на Рождество приеду, как Снегурочка… У тебя в больнице бабы были, честно? Медсестры?.. Зинаида не приходила?..

— Толстая Софья заходила проведать! — хмыкнул Сергей.

— Что она хотела? — нахмурилась Берзинь.

— Хотела зацеловать до смерти! — пошутил Есенин. — Но я не дался!.. Хочешь?! Давай прям здесь, как тогда! А?! — и он стал задирать ей юбку, но Анна вырвалась и отошла к двери.

— Потерпи! Я приеду к тебе двадцать восьмого или двадцать девятого, и уж я-то впрямь зацелую до смерти, ты у меня не вырвешься! — стиснула она в улыбке свои белые, крепкие зубы. — Сними отдельный номер! Все, все, все! Иди-и-и! А то разревусь, как корова!

По переулкам старой Москвы бежит бездомный пес. Бежит целеустремленно, не останавливаясь на углах, чтобы «задрать ногу». Пробегает Кузнецкий мост, видит свору своих собратьев, радостно виляет хвостом и присоединяется к ней. Все собаки сидят, неотрывно глядя на дверь с вывеской «Госиздат»… Дверь открывается, и выходит Есенин. Собаки с визгом бросаются к нему.

— Уже ждете?! — раскидывает Есенин руки, словно желая обнять сразу всю стаю. — Ах вы, родные мои! — Он потрясает зажатой в кулаке пачкой денег: — Вот! Шестьсот! А обещали тыщу! Жулье, обокрали! — ударил он пяткой дверь. — Ну и хрен с ними, впервой, что ли?

Собаки сочувственно повиливают хвостами. Есенин засовывает деньги за пазуху, оглядывается по сторонам и замечает стоящего неподалеку чекиста.

— Эй! — свистит поэт. — И ты ждешь, гнида гэпэушная? Яйца, поди, отморозил? Давно ведь пасешь! А ну, братцы, взять его, взять! Куси!

Свора словно ждала этой команды: с яростным лаем бросаются собаки за чекистом, а того уж и след простыл…

Есенин, заложив пальцы в рот, лихо свистит, и собаки, виляя хвостами, с сознанием выполненного долга возвращаются и окружают Есенина.

— Спасибо, ребятки! А теперь за мной!

В сопровождении собачьей стаи Есенин идет по улице, распугивая встречных прохожих.

— Погодите тут! — приказывает он собакам, а сам заходит в ближайшую лавку и скоро появляется с нанизанными на руку кольцами дешевой колбасы и бутылкой, торчащей из кармана шубы.

Он усаживается прямо на ступеньки, и собаки чинно располагаются перед ним.

— Ай умницы! Ай родные мои! — Есенин отламывает по кусочку и бросает по очереди каждому псу. — Ай вы мои дорогие, ах вы мои хорошие!

Вокруг собираются люди. Многие, узнав Есенина, улыбаются его чудачеству. Он бросает последний кусок колбасы и поднимается.

— Ну вот и все! Будет пока! Прощайте! — машет он собакам шапкой и быстро уходит. Собаки постепенно отстают, разбегаются по своим собачьим делам, и только одна продолжает преданно трусить следом.

В декабре темнеет рано. В окнах дома на втором этаже, где живут Мейерхольд и Райх с детьми, зажегся свет. Есенин, поглядев на окна, вошел в подъезд, поднялся на нужный этаж и остановился у двери с табличкой «Вс. Мейерхольд. Режиссер». Он поднял руку и уже хотел было позвонить, но, услышав оживленные голоса, раздумал, присел у дверей на ступеньки, достал из кармана бутылку с вином, откупорил и сделал несколько глотков.

А в это время Райх, сидя в кресле, громко возмущалась:

— Это смешно, Всеволод! Мы чужие с ним, чужие навсегда!

— А я знаю, что он ходит сюда, и почему-то всегда, когда меня нет дома! — Мейерхольд стоял в передней и курил, держа пепельницу в руке.

Райх фальшиво засмеялась.

— Всеволод, он приходит иногда к детям… А ты что, хочешь, чтобы я запретила ему видеть их? Ты этого хочешь? Так скажи ему сам!

— Да я не против! Странно только, что без меня… И потом, Сергей так явно выделяет Таню. Мне кажется, Костю это сильно травмирует!

— И это объяснимо: Таня больше на него похожа, а Костя на меня.

— «Есенины черными не бывают!» Это многие слышали, — горько усмехнулся Мейерхольд.

— Не повторяй при мне эту гнусную клевету! — крикнула Райх. — Это Мариенгоф пустил сплетню, Есенин не мог такого сказать! Он любит нас! То есть Костю и Таню! Одинаково! Ужас, до какой низости может докатиться серая зависть! Не черная, а именно серая… бездарная… Я требую, чтобы ты прекратил всякое общение с этим Мариенгофом, если ты мой муж!

— Хорошо, хорошо! Я больше не подам ему руки! Успокойся, Зина! Тихо! Мне кажется, дети не спят.

Райх поднялась с кресла и заглянула в соседнюю комнату. Таня спала в обнимку с плюшевым медведем — подарком Есенина, и Костя тоже спал, уткнувшись носом в подушку.

— Спят… — тихо сказала Райх, возвращаясь. — А то, что Сергей не хочет встречаться с тобой, — это объяснимо. Ты отказался ставить его «Пугачева». Какому автору это приятно? А твоя поддержка сейчас для него была бы кстати… Я была у него в больнице.

— Ты ходила к нему? — удивился Мейерхольд.

— Да, всего один раз, — замялась Райх. — Я… требовала денег для детей…

Мейерхольд промолчал — он не поверил ей.

— Ты прекрасно знаешь, почему я не взялся за «Пугачева». Мы уже говорили с тобой об этом, помнишь, сразу после читки?.. Не ко времени сейчас «Пугачев». Сергей такие сомнительные акценты расставил! — Голос Мейерхольда звучал раздраженно. — Почитай, что критики пишут! «Есенин своим «Пугачевым» плюнул на социализм!» — Он понизил голос. — ««Пугачев» — синоним оппозиции по отношению к пролетарскому государству!» Ладно, устал я, Зина! Давай сменим тему.

Райх закрыла лицо руками, и плечи ее затряслись от рыданий.

— Да! Да! Есенин — большая тема моей жизни… и закрыть эту тему не так просто!..

Мейерхольд, уронив пепельницу, бросился перед ней на колени:

— Зиночка! Жизнь моя! Успокойся, все пройдет! Ради детей, Зина! — Он метнулся к шкафу, достал склянку с лекарством и накапал в стакан с водой. — Вот! Прими, дорогая моя! Тебе станет легче!..

Райх оттолкнула его руку, и стакан полетел на пол.

— Оставь меня!.. Ты! Ты! Ученый муж!.. Я не нужна ему, он не любит меня! — забилась она в истерике.

Есенин поднялся со ступенек, услышав крик и плач Зинаиды, но зайти не решился. «Прости и прощай!» — мысленно сказал он бывшей жене своей и вышел на улицу. Он направился вверх по Тверской. За ним неотступно следовал все тот же бездомный пес. Есенин широко и легко шагал, изредка прикладываясь к горлышку бутылки. Прохожие, оборачиваясь, качали головами: «Ай-яй-яй, опять Есенин в загуле!» Некоторые парочки из любопытства или от скуки увязались следом. Проходя мимо «Стойла Пегаса», Есенин собрался было зайти туда, но вышедший в этот момент из кафе Крученых окликнул его: