Виталий Безруков - Есенин

Есенин побледнел от такого откровения.

— А для вас? — спросил он.

— Давайте лучше выпьем! — ушел от ответа Ярмолинский. — Я слышал, вы виртуозно можете выпить… Так я тоже! — Он налил Есенину полный бокал.

— Я не пью! — сквозь зубы процедил Есенин.

— Давно ли? — презрительно засмеялся Ярмолинский. — Жаль, значит, мне не повезло!

— Тебе и впрямь повезло, что я не пью! А то бы я тебе показал мужа Айседоры Дункан, твою мать! — Есенин уже не мог сдерживать охватившую его ярость. Он встал из за стола. Дункан испуганно посмотрела на мужа.

— Куда, my darling? — с тревогой спросила она.

— Поссать, my darling! — крикнул Есенин. Все присутствующие с удивлением повернулись в его сторону и притихли, ожидая от этого русского чего-то необыкновенного, и Есенин не заставил себя ждать. Увидев, как Ярмолинский склонился над тарелкой, Есенин с силой ткнул его туда лицом несколько раз. Когда издатель поднялся, весь измазанный соусом, раздался гомерический хохот. Эксцентричная выходка Есенина пришлась по нраву сидящим за столом американцам. Ему дружно зааплодировали, словно циркачу, удачно выполнившему смертельный трюк.

— Не нужна моя поэзия?! — Постояв мгновение, он стремительно вышел из зала. В туалете, склонившись над раковиной, открыл кран и стал пригоршнями плескать в лицо холодную воду.

«Слава богу, не пил ничего, а то в первый же день сказал, «газетчикам на радость»… Сволочь жирная! — вспомнил он о Ярмолинском. — Еле сдержался, а надо бы прямо в морду его, в переносицу!»

Он поглядел на свое мокрое отражение в зеркале:

— Видно, зря ты сюда приехал, Сергун… У них здесь вместо глаз доллары желтые!

Поэт вытер платком лицо, поправил волосы, закурил.

«А ведь это я впервой, трезвый-то, так взбесился! — с тревогой подумал он о случившимся. — В Европе тоже не как брата родного встречали! Ненавидят многие, но уважают! А тут, на тебе, сразу: обухом по башке — муж Дункан… и все!.. Ну-ну! Поглядим, господа хорошие!»

Сделав несколько глубоких затяжек, он бросил окурок в урну, еще раз глянул на себя в зеркало, улыбнулся и подмигнул:

Когда Есенин вернулся в зал, Ярмолинского за столом уже не было, и об инциденте, казалось, все забыли, только женщины изредка бросали на него любопытные и кокетливые взгляды, полные восхищения.

— Серьеженька, муж! Лублу! — Дункан обняла его за шею и поцеловала в губы. — Предлагаю тост за моего мужа — великого русского поэта Сергея Есенина!

— Хватит, Изадора! — оборвал ее Есенин. — Пошли отсюда… в номер пошли… а то я сейчас тоже напьюсь!.. Я тоже дриньк виски! Yes! Хочешь?

— Нет виски! No! Дриньк, Серьежа! — всполошилась Дункан. Она встала из-за стола. — Дорогие друзья! Я благодарю всех за радушный прием, но мой муж и я устали с дороги. Я жду всех на «Вечере танца», 7 октября, в Карнеги-холл. Начало моего турне! Сол Юрок, надеюсь поможет вам с местами! — Она одарила всех лучезарной улыбкой и, подхватив Есенина под руку, вышла из зала, провожаемая аплодисментами.

Все последующие дни были заняты подготовкой к первому выступлению Дункан. По нескольку часов, стоя в номере перед зеркалом, она тщательно подбирала наряды для своих танцев. Заметно нервничала. Ее волновало настроение мужа. Есенин, неподвижно сидя в кресле, равнодушно глядел на нее, как на манекен, меняющий одежду, и курил папиросу за папиросой. Кажется, впервые за всю свою недолгую супружескую жизнь он почувствовал, что страсти почти не осталось, а раз так…

— Серьеженька! — прервала его мысли Дункан, опустившись перед ним на колени. — Изадора хочет, чтобы Езенин выходиль на сцену после танца, в рашен костюм!

— На кой черт?!! — нахмурился Есенин. — Пуркуа? Зачем?

— Америка должен видеть мой муж! Гений России! Публичный успех — это гарантия известности и славы. Тебя должен знат американский народ.

Сергей ласково улыбнулся, тронутый заботой жены. «Чем черт не шутит, — подумал он. — Может, и впрямь повезет и стихотворный сборник будет издан».

— Хорошо! Гуд! Yes! Я выйду! Как скажешь! — согласился Есенин, чем несказанно обрадовал Айседору.

Быстро переодевшись в один из своих экстравагантных нарядов, она повела мужа погулять по Бродвею.

7 октября Сол Юрок привез Дункан и Есенина в Карнеги-холл задолго до начала выступления. Чтобы пробиться через толпу поклонников, им пришлось прибегнуть к помощи полиции. Билеты были проданы заранее, а люди требовали еще! Несколько сотен толпились на улице в напрасной надежде достать хотя бы стоячее местечко.

Оставив Есенина в гримерной, Дункан пошла проверить сцену. Попросив дать свет, она придирчиво оглядела длинные занавесы, которые были освещены разноцветными фонарями, потом разулась и босиком походила по сцене. Когда появился оркестр, Айседора приветливо со всеми поздоровалась и попросила дирижера исполнить какой-нибудь фрагмент из Шестой симфонии Чайковского, чтобы послушать силу звучания. Грянул оркестр, и Айседора, молитвенно сложив перед собой руки, стала бродить по сцене, изредка импровизируя и повторяя отдельные движения. Довольная, она остановила дирижера:

— О’кей! Очень хорошо! Так будет хорошо! — Послав музыкантам воздушный поцелуй, она надела туфли и пошла за кулисы. В гримерной уже переодетый Есенин стоял перед большим зеркалом в высоких сапогах и ярко-красной рубашке. Он подпоясался голубым кушаком и вопросительно глянул на вошедшую жену: «Ну что? О’кей? Так гуд?»

— О! Yes! Любимый! Так карашо! Рашен мужик! О’кей!

Постучав, вошел дирижер. Скептически взглянув на Есенина, представился: «Натан Франко, дирижер оркестра!»

— Сергей Есенин, муж Дункан, — горько усмехнулся Есенин.

— Очень приятно познакомиться… Айседора, я хотел предложить в качестве прелюдии к вашим номерам программы исполнить несколько ранних вещей Чайковского, которыми он сам дирижировал на открытии Карнеги-холла, еще в восемьсот девяносто первом году.

— Гениально! — с восторгом согласилась Дункан. — Это настроит и разогреет публику! Я согласна, только дайте мне знак, на мой выход…

— Как же, непременно! До встречи на сцене, великая Дункан! — небрежно кивнув Есенину, дирижер вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

После третьего звонка в гримерную влетел Юрок:

— Айседора, зал переполнен! Люди ждут встречи с чудом Истинной Красоты! С Богом! Прошу! — Он распахнул перед Дункан дверь.

Айседора улыбнулась мужу и легко, словно помолодев на десяток лет, побежала по коридору к сцене.

Оставшись один, Есенин почувствовал такую невыносимую тоску, что на глаза навернулись слезы. Он прислушался к нарастающему шуму аплодисментов и первым звукам музыки. Что-то неясное, томительное, как ожидание недоброго, сдавило душу, не отпуская ни на минуту.