Виталий Безруков - Есенин

Теперь, чувствуя прикосновения Сергея, Лина испытывала сладкую истому во всем теле. В голове появилось легкое опьянение, ее передернуло от нервного озноба, от непреодолимого желания отдаться ему. Она поглядела в его васильковые глаза, в которых горели озорство и удаль деревенского хулигана, но в то же время было столько райской нежности и наивной доверчивости, что ей захотелось просто пожалеть Есенина, защитить его по-детски уязвимую душу, которую он пытался спрятать за личиной пьяницы и скандалиста. С трудом взяв себя в руки, она мягко высвободилась и отошла к окну.

— Не надо, Сережа! Я не ханжа, но я не могу просто вот так… Не сердись! — добавила она ласково.

Чтобы успокоиться, Есенин закурил и стал прохаживаться по номеру отеля с видом обиженного ребенка, которому не дали сладкого.

— Почему вы хотите, чтобы стихи ваши были переведены на английский? — вернула Лина Есенина к его просьбе.

— Неужели вы не понимаете, сколько миллионов узнают обо мне, если мои стихи на английском появятся? — ответил Есенин с неостывшей страстью. — В России прочитали меня двадцать, ну, тридцать миллионов человек максимум… Деревня сплошь неграмотная. А на английском? Ого-го! — Он широко развел руки, словно хотел объять весь земной шар, и глаза его счастливо засияли.

Кинел, видя его такую неподдельную детскую радость, засмеялась:

— О’кей, мистер Есенин, я буду переводить вас на инглиш, но за качество не отвечаю.

Есенин хотел поцеловать Лину, но вовремя остановился — в комнату как фурия влетела Дункан. Она подозрительно поглядела на мужа и, заметив смущение Кинел, крепко взяла Есенина за руку, усадила его на диван, властно уселась к нему на колени и, обхватив за шею руками, стала ласкаться, приговаривая: «Май дарлинг! Мой Сереженька! Больше не будьешь один! Не можно один! Тут кругом женщины! Баби, как в Москоу!» — ревниво покосилась она на Лину.

— При чем тут бабы?! — взорвался Есенин. Он грубо отстранил жену и встал. — Я попросил Лину переводить мои стихи!!! Объясни ей, Лина, а то она совсем охренела от ревности!

Выслушав сбивчивый перевод Кинел, Айседора холодно кивнула:

— О’кей, Лина! Переводите! Но читать будете только при мне! О’кей?

Айседора была в панике. Что делать? Как удержать мужа?.. На пятиместном «бьюике» они путешествовали по Италии. Она так стремилась ознакомить своего мужа с огромным, неведомым ему миром, но все ее старания были тщетны. Покорно следуя за нею, Есенин ко всему оставался равнодушным.

— Конечно, в Европе есть на что посмотреть, кто ж с этим спорит? — говорил он Лине, глядя из машины на окружающую красоту. — Но как-то все это не так, не по-русски!

Он жил в своем собственном мире, понимая только Россию и ее людей и свои деревенские корни. И в стихах его были вечная раздвоенность души русской, ее смятение, буйство и самобичевание, веселость, бьющая через край, и таинственная, никому не понятная грусть. «А тут еще эта Кинел!» — тревожилась Дункан. Она понимала, что проигрывает перед молодостью и обаянием Лины, несмотря на то что у нее всемирная слава и ноги ее все еще прекрасны. Выход был только один — как можно скорее уехать в Америку. Айседора налила в бокал шампанское:

— Я получила подтверждение от Юрока. Езенин, нас ждет Америка!

— Америка, здорово. О’кей! Гуд! — обрадовался Есенин. — А Лина тоже с нами? — поглядел он на Кинел. Та с надеждой посмотрела на Дункан. После двух месяцев работы у них переводчицей и секретарем ей так не хотелось возвращаться к обычной, серой жизни. Но Айседора сделала вид, что не поняла мужа.

— Мы едем в Париж! Визы еще не готовы, надо будет много хлопотать, ведь я потеряла американское подданство, когда вышла за тебя замуж, май дарлинг! Лина, помогите упаковать чемоданы, завтра мы едем в Берлин! — приказала она тоном, не терпящим возражений.

— Ни хрена себе! Вот это да-а-а! — воскликнул Есенин, когда 27 сентября супруги Есенины-Дункан прибыли в порт Гавр и Сергей увидел грандиозное творение рук человеческих — гигантский пароход «Париж».

— Потрясающе! О’кей! Yes! — показал он Айседоре большой палец. — Гуд! Ничего подобного раньше не видел! — Сергей счастливо улыбнулся. Глаза светились неподдельным изумлением и восторгом. Видя по-детски наивную радость мужа, Айседора ликовала: наконец-то Есенин ожил и стал тем Сереженькой, каким она его впервые увидела и полюбила!

— Это целый дом! Там есть рестораны, кафе, бары… — рассказывала Дункан, мешая все языки, какие она знала, включая и немногие русские слова, чтобы произвести еще большее впечатление на Есенина. — Есть плавательные бассейны, — показала она, разводя руками в стиле брасс.

— Бассейн?! — не поверил Есенин.

— Несколько! — подтвердила Айседора, показав два-три пальца. — Кроме того, еще есть спортзал и синема!

— Кинозал?!

— Yes! И даже типография, а на верхней палубе, — изящно подняла руку Дункан, — самолет!

— Самолет?! Для чего самолет? — изумился Сергей.

— Для желающих попасть в Нью-Йорк на сутки раньше остальных. Ты хочешь? Ми лететь аэроплан, yes?!

Есенин испуганно покачал головой.

— Non? Pourquoi?

Есенин показал, что его тошнит. Дункан засмеялась:

— О! Yes! Же компрон! Я понимайт, любимый Сереженька!

Рядом, в толпе провожающих, чекист, следовавший за Есениным по всей Европе, изредка поглядывая на супругов, давал последние наставления какому-то человеку с бегающим циничным взглядом, который в знак согласия часто кивал головой. Как только Есенин с Дункан в сопровождении носильщиков двинулись на корабль, этот человек, попрощавшись с чекистом, стремительно направился за супружеской четой, продираясь вслед за ними по трапу.

— Ба, кого я вижу! Сам Сергей Александрович Есенин! Какая нечаянная радость! — бросился он к Есенину, поднявшись на палубу. — Вот так встреча! Вы тоже в Америку? А мадам? Неужели сама Дункан? Бог мой! Не верю глазам своим! Позвольте ручку.

Дункан, вопросительно поглядев на мужа, протянула руку для поцелуя.

— Простите, вы кто? — прервал его восторг Есенин.

— Не прошу! — захихикал человек, скаля нездоровые зубы. — Мы с вами, Сергей Александрович, были знакомы еще в Ростове. Я Ветлугин, — бесцеремонно протянул он руку. — «Ветлугин» — это мой писательский псевдоним. А так я ростовский еврей Владимир Рындзюн.

— Рыдзюн? В Ростове? — попытался вспомнить Есенин. — Нет! Не помню!

— Рындзюн! Вы «н» пропустили! Да это и неважно, Сергей Александрович! Мое имя — строка из паспорта, ваше — надпись на монументах! Представляете, как повезло! Еду в Америку вместе с такими людьми! Бог мой! Не поверят, как рассказывать начну!

— Кому рассказывать? — прервал Есенин. Ему явно не нравилась наглая напористость «старого» знакомца.