Алексей Моторов - Юные годы медбрата Паровозова

Но нужно возвращаться к нормальной жизни, тем более что она становилась с каждым днем все содержательнее. Во всем нужна тренировка. Я начал постепенно, шаг за шагом, отучать себя от ночных бдений. К маю мне удавалось, хотя и с переменным успехом, засыпать часа в два ночи. Теперь нужно было придумывать себе занятие на светлое время суток. Как нельзя кстати здорово потеплело, начался пляжный сезон.

Дом наш находился практически на берегу Москвы-реки. До ближайшего места, где можно расстелить тряпку, позагорать и покупаться, пешком было идти несколько минут.

Я просыпался, обходил окрестные газетные киоски и с кипой газет и журналов шел на речку. Проводил там время до обеда, потом отправлялся по магазинам, забирал Рому из детского сада и ждал прихода Лены с работы. А уже вечером я либо уезжал к тете Юле за очередной порцией литературы и разговоров, либо просто торчал дома, смотрел телевизор, благо было что посмотреть. А на ночь читал, пока не слипались глаза.

Но одно оставалось неизменным. Что бы там ни было, во сколько бы меня ни заставал сон, в четыре утра я просыпался от чувства голода. Я вставал, тащился на кухню, ставил табуретку перед холодильником, садился и начинал тупо пялиться в его недра. Дело в том, что именно в четыре часа в нашей реанимации всегда была пересменка с чаепитием. Я превратился в настоящую дрессированную собачку, над которой помудрил физиолог Павлов.

В начале пятого, после нехитрого завтрака, тихонько, чтобы никого не разбудить, я выходил на балкон. Небо светлело, близился рассвет, в роще около шлюза заливались соловьи. А я курил и смотрел туда, где над холмом с церквями виднелась крыша моей больницы. Можно даже было различить синий свет кварца на тринадцатом этаже, где располагались операционные.

Я стоял, прикуривал новую, чувствуя явное и мощное притяжение. Больница не забыла меня, она ждала. А еще ждал Минотавр. Этот уж точно никуда не делся, и терпения у него на десятерых.

Вода в Москве-реке прогрелась уже к концу мая. Я облюбовал себе место на деревянном кругу, бывшей сцене для демонстрации народных танцев. Наследие фольклорной программы, что проходила в Коломенском в рамках Фестиваля молодежи и студентов.

Я приходил сюда очень рано, мне нравилась та тишина, что была здесь сразу после рассвета. Часам к девяти народ начинал подгребать, а ближе к одиннадцати яблоку было некуда упасть. Такое впечатление, что никто не учился и не работал. Хотя что тут удивительного – на дворе лето, пора каникул и отпусков. Я валялся под солнцем, читал, курил, дремал, думал о всякой ерунде и глазел на девиц в купальниках. Попадалось много симпатичных.

Принято считать, что медики необычайно развратные, причем все поголовно. Как и в любом огульном утверждении, тут много преувеличений. В ответ я всегда предлагал взять и установить суточный режим работы в любом пристойном заведении, например в консерватории. Понаставить туда кроватей, склянок со спиртом, а вместо старых грымз билетерш и гардеробщиц нанять молоденьких девушек в халатиках. И понаблюдать, что там будет через месяц.

В выходные народу становилось уже неприлично много. Стоял такой гомон, что и читать было трудно. Больше всего шума, как обычно, производили маленькие дети и их мамаши. Дети, залезая в реку, визжали от страха и восторга, а мамаши истошно голосили, призывая своих чад к порядку.

Но меня бесили не они, а другие, которые, приходя на пляж с совсем еще малышами, самозабвенно загорали, нисколько не волнуясь за карапузов, возившихся у кромки воды. Видимо, пребывали в полной уверенности, что в такой чудесный солнечный день ничего плохого не может случиться – просто потому, что не может, и все! А скорее всего, вообще не думали ни о чем.

Она выла на одной ноте, ползая на коленях по грязному полу гаража, хватая нас за полы халатов и обнимая поочередно за ноги. Опухшее от слез лицо, всклокоченные волосы, безумные глаза.

– Что рот раскрыли, а ну-ка поднимите ее! – прикрикнула на водителя “скорой” Суходольская, вырвав крохотное мертвое тельце у фельдшерицы. И, на ходу сдирая рубашечку, не оборачиваясь, бросила:

– Держать крепче, сюда не пускать!

Так, быстро, вот детский набор для интубации. Слава богу, на клинке лампочка горит. Суходольская протягивает, не глядя, руку, в которую я тут же вкладываю ларингоскоп. Следом даю маленькую трубку, которая через секунду уже в трахее. Теперь уменьшить до предела дыхательный объем на аппарате, подсоединить шланг к канюле трубки, вытряхнуть и собрать пятикубовый шприц, ампула адреналина сама в руку прыгает. Черт, какие здесь дозы, в год с небольшим?

– Леша, одну десятую кубика адреналина! – вовремя подсказала заведующая, закрепляя трубку. – И кубик хлористого на разведении!

Сбиваю носики ампул металлическим кончиком шприца. Спасибо Царьковой, показала в свое время.

Тогда, на первом совместном дежурстве, она посмотрела, как я неловко ковыряюсь с пилочкой, и усмехнулась:

– А когда реанимация будет идти, ты что, такой же суходрочкой займешься? Здесь тебе не процедурный кабинет. Тут каждая секунда значение имеет. Ладно, смотри, Леша, и учись!

Взяла в руку две ампулы, коротко шприцом чиркнула и оба носика ровненько в лоток сбила, как срезала. Во дает!

В течение часа я тщетно пытался повторить подобное. Весь до крови изрезался, забрызгал не только столик, но и шкаф с лекарствами, стекло битых ампул противно хрустело под ногами.

– Да, заставь дурака Богу молиться! – оглядев поле битвы, с явным удовольствием произнесла Царькова. – Смотри не вздумай никому сказать, у кого подсмотрел. Сам не позорься и меня не впутывай!

Но теперь сбивать носики получается у меня не хуже, чем у самой Тамарки. И драгоценные мгновения на спиливание я не транжирю.

Насаживаю на шприц не сердечную, а обычную внутримышечную иглу. Да и та мне кажется уж больно здоровой. Пока Суходольская колет, я подсоединяю его к монитору. Этого картиночного, щекастого карапуза с остановившимся сердцем.

На мониторе асистолия, сокращений нет. Хотя это и без приборов видно. Суходольская качает, а я набираю второй шприц. Не успеваю насадить иглу, как Лидия Васильевна выдыхает:

– Есть!

Пошло сердце. Бьется часто, как бы в фибрилляцию не сорвалось. На всякий случай подкатываю мыском ноги дефибриллятор. Но почти сразу ритм выравнивается до ста сорока ударов в минуту. Для такого возраста – практически норма. У меня самого сейчас точно не меньше.

Теперь в наборе для подключички нужно срочно поменять катетер на детский, он тоненький, непривычный. Иглу вытряхиваю тоже не стандартную, а самую маленькую “дюфошку”. Но и она выглядит огромной по сравнению с узенькими плечиками и тоненькой шейкой. Пока Суходольская пунктирует, я хоть и помогаю, но ловлю себя на том, что малодушно прикрываю глаза. Нельзя маленьких ребят такими страшными иголками колоть.