Клас Эстергрен - Гангстеры

— Отец… — сказал он.

— Что он сказал? — спросила мать Мод.

Густав поднял рукопись:

— Это мой отец!

Это была рукопись «Джентльменов» и старый портфель, который я принес с Хурнсгатан.

— Господи, — воскликнула Мод. — Я его помню… Ты ни на секунду с ним не расставался…

Она взяла портфель так, как примеряют новую сумочку. Густав поблагодарил меня, и я сказал:

— Время пришло.

— Я буду беречь ее как зеницу ока, — сказал он.

— Делай с ней все что хочешь, — ответил я.

— А что там? — спросил Телеком, и мать Мод объяснила.

Он, кажется, наконец, понял, о чем речь, просиял и закивал головой. Потом поднял свой бокал, и мы чокнулись. Он улыбался мне большезубым ртом, и я понятия не имел, о чем он думает. В каком-то смысле именно благодаря ему я решился вручить эту рукопись тому, кто мог по-настоящему оценить ее и хранить как своего рода личную реликвию. Или же разорвать на части. Если у кого и было такое право, так это у него.

Когда Мод позвонила мне в крещенские дни 1980 года и сообщила о рождении сына, я как раз работал над образом отца, переписывая его до неузнаваемости. Добравшись до роддома и вручив Мод букет цветов, я задержался, чтобы взглянуть на новорожденного. Когда его привезли на тележке в пластмассовом поддоне, он спал. Мне показалось, что ребенок похож и на мать, и на отца — красивый, спокойный и благовоспитанный. Если до этого момента меня мучила совесть за то, что я предал Генри как друг и вследствие этого исказил его образ, то теперь все изменилось. Чувство вины пропало, осталась лишь печаль. Я почувствовал ответственность перед этим новорожденным мальчиком, который рано или поздно спросит о своем отце и услышит в ответ либо молчание, либо неоднозначные, уклончивые отговорки, либо слова проклятия. Чувство это со временем тоже нашло свое отражение в книге: герой стал значительнее, лучше и обаятельнее, чем прежде.

Мод прочла книгу после публикации. До этого она проявляла безразличие к моей работе, что было мне только на руку. Она занималась младенцем, а я был предоставлен самому себе и мог спокойно править текст. Когда книга была закончена, я уехал за границу, предпочитая находиться подальше от дома в момент публикации, поэтому свой экземпляр Мод получила от издательства. Она ответила мне молчанием, которое длилось почти полгода, точнее — 185 дней. В конце концов, я получил от нее письмо. Мод отправила его издателю, хотя знала мой адрес. В письме она изложила свое «первое впечатление», которое в двух словах сводилось к «возмущению и разочарованию». Все не так и все зря, действующие лица — сплошная карикатура, а сама она — «потаскуха на 10 лет старше своего возраста». Ладно бы только это — она была готова с этим мириться — но как же скандал, где же факты, куда подевалась суть? Из провокационных материалов, разоблачающих преступную деятельность ведущих представителей шведской промышленности и членов правительства, получилась «дурацкая байка, которую никто никогда не примет всерьез». Даже сегодня я помню эти слова наизусть, а случись мне позабыть хоть одно из них, я всегда могу свериться с оригиналом, который и по сей день хранится у меня среди прочих немногочисленных писем, когда-либо полученных мною от Мод. В завершение она комментирует положительные отзывы критики: «Разоблачительной литературе люди, по всей видимости, предпочитают мальчишеские приключения. Жаль только, что ты счел необходимым удовлетворить эту низкую потребность, в то время как у тебя был шанс сделать нечто значительное».

Ее слова задели меня за живое. Я написал короткий ответ, давая понять, что своим письмом она причинила мне боль. В свою защиту я мог сказать только то, что думал о ней, о ребенке и о себе, желая избавить нас от возможных неприятностей. Я рассчитывал на ее понимание, но мои намеки не произвели на нее никакого впечатления. Мне вдруг захотелось рассказать ей всю правду, разорвать наш пакт и забыть о благоразумии, на что она, по всей видимости, меня и провоцировала. Но до этого не дошло. Мы были далеко друг от друга, и я не спешил возвращаться домой до тех пор, пока не стихла шумиха, а мои авторские отчисления — она называла их «ежегодными сребрениками» — не подошли к концу. Когда страсти вокруг романа улеглись, я вернулся в Швецию и вскоре обзавелся семьей.

Моя первая жена занималась туристическим бизнесом. В рекордно юном возрасте она возглавила туристическую фирму, которая среди прочего предлагала самые дешевые на тот момент перелеты в Нью-Йорк. Когда Мод увидела ее фотографию, она спросила: «Более похожей не нашлось?» У них были каштановые волосы почти одинакового оттенка. Поскольку этот брак «беззастенчиво выставлен на всеобщее обозрение» в пьесе «Check In, Check Out», [22] Заселение, выселение (англ.). у меня нет желания возвращаться к нему снова, чтобы лишний раз пожалеть себя. В телесериале «Duty Free» [23] Беспошлинный (англ.). описана и оборотная сторона медали. Сегодня я смотрю на этот неудачный брак другими глазами и вижу двух молодых и неловких людей, которые несмотря ни на что, вопреки обстоятельствам, хотя и безрезультатно, но пытались достучаться друг до друга. Так как моя первая жена преуспевала на работе, ее никогда не было дома, и я немало сделал за годы нашего брака. В перерыве между посадками и взлетами она родила ребенка, который изменил жизнь каждого из нас. Со временем он требовал все больше и больше моего внимания. Как ни странно, именно это способствовало возобновлению моих отношений с Мод. Она сама нашла меня, предложив, довольно неловко, детскую одежду. Про книгу она больше не вспоминала. Пройдет еще много лет, прежде чем мы сможем снова заговорить о ней.

Зато другие обсуждали ее более чем активно. Если Мод находила ее посредственной и малодушной, то, скажем, человек, названный мною Стене Форман, придерживался совершенно другого мнения. В книге он был представлен как газетчик, интриган и проныра. «Дело Хогарта» замяли так быстро и эффективно во многом именно благодаря ему. Я говорил открытым текстом, что он брал взятки от концерна «Гриффель» и Вильгельма Стернера, что он действовал за спиной у Лео Моргана и собирал с помощью жадного до правды поэта отличный компромат. Стене Форман знал, как использовать дешевые сенсации еженедельных таблоидов с выгодой для себя. Он был не из тех газетчиков, кто жаждет наград и премий за смелое журналистское расследование.

В действительности из описанных мною людей я знал его хуже всех. Мы виделись несколько раз; он знал, кто я такой, но виду, как и положено, не подавал. Возможно, поэтому ему от меня досталось немного больше, чем всем остальным. Во всяком случае, он позвонил мне по телефону и после вкрадчивого и невнятного вступления, которое далось ему не без труда, не выдержал и устроил мне настоящую выволочку. Между прочим, он известил меня о том, что уже нанял адвокатов и собирается подать на меня в суд за клевету.