Клас Эстергрен - Гангстеры

— Любому понятно, что это я, — сказал он.

— Если даже вам хватает ума это признать… — заметил я, и этого было достаточно, чтобы решить проблему.

Я не стал продолжать разговор, решив, что он полный придурок. Этим все и кончилось. Он больше не звонил мне, а когда через несколько лет после этого случая я спросил о нем в редакции одной газеты, никто не смог мне сказать, куда он пропал.

Но вернемся к Густаву. Необдуманную ошибку совершил бабушкин бойфренд. Обычно мальчик проводил большую часть летних каникул у них в шхерах. В то лето он запоем читал все, что попадалось ему под руку. В этом возрасте обычно обнаруживаешь на полках кучу непрочитанных книг, которые, возможно, стояли там всю твою жизнь, но никогда не привлекали к себе внимания. Мальчик читал взахлеб одну книжку за другой и, в конце концов, наткнулся на экземпляр моих «Джентльменов». Когда он добрался до середины, что заняло у него, наверное, самое большее одно утро, Телеком разглядел обложку и сказал ему:

— Так вот что ты читаешь… это книга о твоем отце…

Нетрудно представить себе, какое волнение мог спровоцировать этот случайный комментарий в сердце пятнадцатилетнего мальчишки. Сначала Густав не поверил своим ушам, тем более, что Телеком имел обыкновение ошибаться; потом — когда в результате настойчивых расспросов ему удалось добиться признания — испытал восторг. Нежданно-негаданно его приобщили к тайне, приняли в круг посвященных. Всего за сутки его мир был разрушен и воссоздан заново, в новом виде. Мальчик, которому Мод махала рукой, когда он отплывал на пароме от пристани у Гранд-отеля, вернулся другим человеком. Сиюминутная злость на глупость Телекома прошла, и Мод смирилась с тем, что было более или менее неизбежно, а вслед за смирением пришли облегчение и уверенность в завтрашнем дне. Густав проделал примерно тот же путь и обрел спокойствие, которого раньше в нем не было. И хотя образ отца, доставшийся ему в наследство, был искаженным, Густав не нуждался в пояснениях. Он был умным мальчиком и все понимал сам. К тому же, была в книге и правда. Густав начал играть на пианино. Как ни странно, никто раньше не говорил ему, что у него это в крови, что это было дано ему с рождения.

И вот он стоял в кругу своих близких, совершеннолетний и взрослый, с бокалом шампанского, который в его руке смотрелся совершенно естественно, — не знаю, является ли умение обращаться с бокалом наследственным или приобретенным, но когда я смотрел на него и замечал взгляды, которые бросала в его сторону мать, я понимал, что все сложилось так хорошо, что лучшего и не пожелаешь. Он блестяще окончил школу, успел посмотреть мир, умел быть любезным и вежливым так, чтобы не выглядеть при этом заискивающим и неуверенным в себе, а в минуты уныния под рукой всегда было пианино. Его комната — бывшая детская комната, когда-то заваленная динозаврами, футбольной формой и фигурками персонажей ролевых игр, теперь обрела более строгий вид, соответствующий вкусу молодого человека. Серые стены, на них — несколько избранных фотографий. На одной из них — Гленн Гульд, на другой — Че Гевара. Последний смотрелся довольно странно, так как не было в этой чисто прибранной комнате ничего такого, из чего можно было бы заключить, является ли покойный революционер кумиром или элементом декора. Спрашивать об этом я не стал, но немного прояснил для себя суть дела из диалога, который чуть позже разыграли Густав и его бабушка. Сидя за столом, она как всегда высказывала суждения, спорить с которыми ни у кого не было ни желания, ни сил. Недавно она ездила по делам на Сёдер. Раньше никаких дел у нее там не было, и когда Мод перебила ее, спросив, что она там делала, пожилая дама заявила, что к делу это не относится, и с растущим негодованием продолжила свой рассказ о том, как она, проезжая мимо «большой площади, очень уродливой…», попросила шофера остановиться, потому что заметила нечто такое, чего раньше в городе никогда не видела, и, по всей видимости, видеть не желала. Но прежде чем пожилая дама успела сообщить, что же там было, она поперхнулась шампанским и закашлялась. Мать Мод кашляла так долго, что все уже начали беспокоиться. Все, кроме сидящего рядом Телекома, который довольно много выпил и, казалось, ничего не замечал. У него был такой вид, словно он сидит на мостках Королевского яхт-клуба и в его поле зрения только что появилась симпатичная девица.

— Не хватало еще, чтобы она умерла в мой день рождения, — сказал Густав.

Мод подошла к матери и осторожно похлопала ее по спине. Это не помогло.

— Это было на Медборгарплатсен, — продолжил Густав. — Она первый раз в жизни увидела мечеть.

Пожилая дама была не настолько плоха, чтобы не услышать этого.

— Да… — прохрипела она. — Вот именно! Мечеть… Это же… возмутительно!

Мод изобразила улыбку и сказала:

— Давай не будем об этом.

— Она выжила из ума, — сказал Густав. — Она расистка.

— Я все слышала! — произнесла его бабушка. — Я все слышала! И я не расистка. Но я не собираюсь ходить в парандже! Никогда в жизни!

— Никто тебя и не просит.

— Это вопрос времени! — воскликнула она. — Средневековье не за горами.

Телеком приободрился и, взглянув на свою даму, сказал:

— Собственно, почему бы и нет?

Достигнув таким образом пика своей активности, он глотнул еще шампанского и вернулся в прежнее состояние, а взгляд его снова стал таким же глубокомысленным и неподдающимся истолкованию. Его подруга заявила, что хочет домой. Все засобирались. Густав с приятелями решили отправиться в клуб, как они сказали, «проконтролировать наркоконтроль».

Мод ущипнула меня за руку, осторожно потянула за собой на кухню и тихо сказала:

— Ты сегодня занят?

Я покачал головой.

— Не хочешь задержаться? У меня в холодильнике омар…

— Я знаю, — сказал я.

Мод смущенно засмеялась. Она знала, что я иногда заглядываю в ее холодильник и выбрасываю оттуда просроченные продукты. Отчасти, я делал это в шутку, но только отчасти, потому что меня с самого начала удивила эта неприятная манера держать в холодильнике объедки до тех пор, пока они не заплесневеют. Мод ругала за это «ведьму», когда приходила к ней домой, но сама была такой же. Однако, если бы я только заикнулся о сходстве между ними, вечер был бы испорчен.

— Я выкинул позеленевший окорок, оставшийся с Рождества, — сказал я.

Стариков отправили домой, Густав переоделся: теперь на нем были армейские штаны, тяжелые ботинки и военная куртка, как будто он собирался участвовать в маневрах. Он поблагодарил меня за подарок, сказал, что надеется на скорую встречу, и отправился кутить.

Мы с Мод остались одни, она закрыла за ребятами дверь, прислонилась к ней и сказала: