Анна Гавальда - Утешительная партия игры в петанк

– Тогда забудь, – шепнула она, поворачиваясь и отстраняя его руку, чтобы улечься на живот.

– Кейт?

– Да?

– Твой вопрос можно понимать по-разному…

– …

– Чего ты боишься, любимая? Меня? Холода? Или что зима будет слишком долгой?

Всего.

Вместо ответа долго ласкал ее.

Волосы, спину, bottom. [356]

Перестал сражаться со словами.

Они больше не нужны.

Снова услышать ее стоны.

И пусть спит.

Сейчас он сидит в кабинете и пытается разобраться в результатах испытаний арок на сопротивление неравномерным нагрузкам…

– Это что за бредятина? – Филипп выскочил из своего кабинета, потрясая пачкой бумаг.

– Не знаю, – ответил Шарль, не отрывая глаз от монитора, – а в чем дело…

– Подтверждение участия в каком-то дурацком тендере на строительство идиотского банкетного зала в Петаушноке-Мухосранском! Вот что!

– Вовсе он не идиотский, этот мой банкетный зал, – спокойно ответил Шарль, склоняясь над графическим планшетом.

– Шарль… Что это за бред? Я узнаю, что на проошлой неделе ты летал в Данию, что ты собрался снова работать на старика Сизу, а теперь этот…

Поняв, что за монитором не отсидишься, он выключил компьютер, откатился назад, схватил пиджак и спросил:

– У тебя есть минутка выпить со мной чашечку кофе?

– Нет.

– Придется найти.

Тот пошел было в их офисную кухонку:

– Нет, не здесь. Давай спустимся. Мне надо сказать тебе пару слов…

– И о чем же ты хочешь со мной поговорить? – вздохнул партнер, уже на лестнице.

– О нашем с тобой брачном контракте.

Между ними стояло уже пять пустых чашек.

Конечно, Шарль не стал с ним делиться, как трудно удержать за рога напуганную козу, когда ей делают педикюр, но все же рассказал достаточно для того, чтобы напарник понял, на каком ковчеге он отправился в плавание.

Молчание.

– Но… Как это… Кой черт понес тебя на эту галеру? [357]

– Чтобы пристать к берегу, – засмеялся Шарль.

Молчание.

– Знаешь поговорку про деревню?

– Валяй…

– «Днем скучно, ночью страшно».

Улыбался. Решительно не понимал, как в этом доме может быть хоть мгновение скучно и чего можно бояться, если тебе повезло спать в объятиях такой героической женщины…

Да еще с такой красивой грудью…

– Что ты все молчишь да улыбаешься, как идиот… – продолжал он удрученно.

– …

– Тебе очень скоро все это осточертеет.

– Нет.

– А я уверен… Это сейчас ты в облаках витаешь, влюблен, но… черт! Мы ведь уже с тобой знаем, что такое жизнь, разве нет?

(Филипп как раз находился в процессе развода с третьей женой).

– Да нет… Я-то как раз не знаю…

Молчание.

– Эй! – продолжал Шарль, хлопая его по плечу, – я не собираюсь оставлять дело, я просто хотел тебя предупредить, что теперь буду работать по-другому…

Молчание.

– И такая заварушка из-за женщины, с которой ты едва знаком, которая живет в пятистах километрах отсюда, у которой уже пятеро своих шалопаев и которая носит носки из козьей шерсти?

– Именно…

Опять молчание, очень долгое.

– Знаешь, что я тебе скажу, Баланда…

(Ох уж этот снисходительно-благожелательный тон знатока мух и колбасных обрезков… Тьфу!)

Компаньон повернулся, подзывая официанта, и закончил фразу:

– Это замечательный проект.

И еще, придерживая дверь:

– Слушай… Мне кажется, или ты уже попахиваешь навозом?..

В первый раз отец не вышел встречать их к ограде.

Шарль обнаружил его в подвале, в полной растерянности, он не понимал, зачем он сюда спустился.

Поцеловал его и помог подняться в квартиру.

Еще больше расстроился, рассмотрев его при свете. Как изменилось его лицо.

Кожа огрубела. Пожелтела.

К тому же… Он весь порезался, бреясь к их приезду…

– Папа, в следующий раз я подарю тебе электробритву…

– Брось, сынок… Не траться…

Довел его до кресла, сел напротив и долго вглядывался в его поцарапанное лицо, надеясь найти в нем что-нибудь более ободряющее.

Анри Баланда, этот величественный старик, почувствовал это и сделал все, чтобы отвлечь внимание единственного сына.

Но пока он пудрил сыну мозги своим садом и кухней, тот невольно погружался в раздумья о ближайшем будущем.

Значит, он тоже скоро умрет… И так без конца?

Не завтра. И, будем надеяться, не послезавтра, но… Анук была совершенно права, когда говорила. Мистенгета отдал Алексису, а в память о ней останется только одно: жизнь.

Как дар.

Закудахтала мать, и отвлекла его от глубокой философии на мелких местах:

– А как же я? Ты что, меня даже не поцелуешь? Ты только стариков в этом доме замечаешь, да? – она тряхнула своим париком. – Господи помилуй… Что это за прическа… Никогда с этим не смирюсь… У тебя же были такие замечательные волосы… Что ты смеешься, как дурачок?

– Потому что твое наблюдение стоит всех тестов ДНК! Такие замечательные волосы… Только родная мама могла сморозить эдакую глупость!

– Если бы ты действительно был моим сыном, – процедила она сквозь зубы, – в твоем возрасте ты бы был полюбезнее, можешь мне поверить…

Дал ей прижаться к своей шее, так гладко выбритой…

Едва ужин закончился, оба оболтуса убежали наверх досматривать фильм, а Шарль сначала помог матери убрать со стола, потом отцу – разбирать бумаги.

Пообещал ему, что на следующей неделе заедет вечерком и поможет заполнить налоговую декларацию.

Пообещал это ему, а себе, что будет приезжать к ним каждую неделю этого финансового года…

– Рюмочку коньяка?

– Спасибо, папа, но ты же знаешь, мне сегодня ехать… Кстати, а где ключи от твоей машины?

– На консоли…

– Шарль, это глупо – так поздно выезжать в такую давнюю дорогу… – вздохнула Мадо.

– Не беспокойся. Я же не один, со мной два таких трепача…

Кстати… Пошел в коридор и, ступив ногой на первую ступеньку лестницы, крикнул им, что пора ехать.

– Эй! Вы слышали?

Ключи… Консоль…

– Как же так? – удивился он. – А что вы сделали с зеркалом?

– Мы его отдали твоей старшей сестре, – отозвалась мать, откуда-то из глубин посудомоечной машины. – Да, она очень его хотела… В наследство, авансом…

Шарль смотрел на пятно, оставшееся на стене от зеркала. Ведь именно здесь, подумал он, подумал я, почти год назад я потерялся.

Здесь на подносе его ждало письмо Алексиса.

Я смотрел перед собой и видел не отсутствующий взгляд человека, сраженного двумя словами, а лишь большой белый прямоугольник, как-то вызывающе выделяющийся на грязно-сером фоне.

Никогда еще не чувствовал себя столь похожим на свое отражение.

– Сэм! Матильда! – крикнул я, – вы как хотите, а я уезжаю! Я расцеловал родителей и сбежал с крыльца резво, точно в шестнадцать лет, когда сматывался к Алексису Ле Мену.