Пауло Коэльо - Алеф

И даже если потомки не признают нашей правоты и станут сурово судить нас за то, что нам приходилось быть жестокими, дабы наставить ближних в милосердии и смирении, кои заповедал человечеству Сын Божий, заслуженная награда ожидает нас на небесах.

Семя зла следует изничтожить, пока оно не успело пустить корни и прорасти. Помогите тем, кто стоит над Вами в этой священной миссии, не омрачая сердца ненавистью, но и не проявляя постыдной жалости к слугам Врага. Помните, на Небесах всех нас ждет иной Суд, где каждого станут судить согласно тому, насколько он был тверд, проводя он на земле волю Господа.

Б. Т. Т., Е. П.

Всю ночь мы не размыкаем объятий и просыпаемся в тех же самых позах, в каких нас накрыло огненное кольцо. Я поворачиваю голову, разминая затекшую шею.

– Пора вставать. У нас много дел.

Хиляль поднимается, сетуя на то, что в это время года солнце в Сибири встает слишком рано.

– Давай, хватит лениться. Нам пора. Иди к себе, собирайся и жди меня внизу.

Администратор в лобби отеля снабжает меня картой и объясняет, как добраться до места. Дорога должна занять не более пяти минут. Хиляль недовольна, потому что завтрак еще не накрыли, и мы покидаем отель натощак.

Миновав два квартала, оказываемся на месте.

– Да ведь это же церковь!

Вот именно, церковь.

– Больше, чем рано вставать, я ненавижу только... это! – Девушка машет рукой в сторону синей маковки, увенчанной золотым крестом.

Двери храма открыты, в них как раз входят несколько пожилых женщин. Я оглядываюсь по сторонам и убеждаюсь, что улица совершенно пуста, ни прохожих, ни машин.

– Прошу тебя, сделай кое-что для меня.

Хиляль впервые за утро улыбается. Я о чем-то ее прошу. Она мне необходима.

– Это могу сделать только я?

– Да. Ты, и никто больше. Только не спрашивай, почему.

Я беру Хиляль за руку и веду ее в храм. Мне приходилось бывать в православных храмах, но я никогда толком не знал, как там следует себя вести, знал лишь, как ставить свечи и молиться всем святым и ангелам, ища у них защиты. И в то же время меня всегда прельщала красота православных церквей, построенных по единому образцу: сводчатый потолок, просторный центральный неф, боковые арки, написанные с молитвой и постом иконы в золотых окладах, перед которыми бьют поклоны пожилые женщины, прежде чем приложиться губами к защитному стеклу.

Как всегда бывает, когда мы по-настоящему чего-то хотим, обстоятельства сразу начинают складываться в нашу пользу. Несмотря на все то, что я пережил прошлой ночью, несмотря на то, что я так и не продвинулся дальше чтения письма, у нас еще достаточно времени до конечного пункта путешествия – Владивостока, и на душе у меня покой.

Хиляль, похоже, тоже очарована царящей вокруг красотой. Она как будто забыла, что не любит церкви. Я подхожу к пожилой женщине, торгующей в углу восковыми свечами, и покупаю у нее четыре свечки, три ставлю перед образом святого Георгия и молюсь перед ним о себе, своей семье, своих читателях и книгах.

А зажженную четвертую свечу передаю Хиляль.

– Прошу тебя, делай как я скажу. Возьми свечку.

Хиляль инстинктивно оглядывается, чтобы проверить, не смотрит ли кто на нас. Видимо, она решила, что я попрошу ее сделать нечто кощунственное, немыслимое в этих стенах. Однако в следующее мгновение девушка вновь принимает свой обычный заносчивый вид. В конце концов, она ненавидит церкви, и ей нет дела до того, что здесь принято, а что нет.

Пламя свечи отражается в ее глазах. Я склоняю голову, хотя не чувствую никакой вины. Только смирение и отдаленную, словно настигшую меня из другого мира боль, боль, которую я должен принять.

– Я предал тебя и прошу меня простить.

– Татьяна!

Я зажимаю ей рот ладонью. Хиляль талантливая скрипачка и очень сильный человек, но я не должен был забывать, что ей всего двадцать один. Мне следовало сформулировать свою просьбу иначе.

– Нет, дело не в Татьяне. Но все равно прости меня.

– Как я могу простить тебя, если не знаю, в чем твоя вина.

– Вспомни Алеф. Вспомни, что ты тогда чувствовала. Постарайся передать этому священному месту частичку того, о чем ты не знаешь, но что живет в твоем сердце. Если тебе так проще, попробуй думать о любимой симфонии и позволь музыке унести тебя с собой. Все остальное не имеет значения. Слова, объяснения и вопросы не помогут; они только еще больше запутают то, что и так достаточно непросто. Прости меня, и пусть это прощение придет из самой глубины твоей души, той самой души, что переходит из тела в тело, и познает себя, переходя сквозь время небытия и бесконечность пространства.

Душу ранить нельзя, как нельзя ранить Бога, но порой мы оказываемся в плену у собственной памяти и влачим жалкую жизнь, даже если у нас все есть для счастья. О, если бы мы могли быть только здесь и сейчас, словно пробудившись на планете Земля под сводами золотого храма. Но это невозможно.

– Не понимаю, почему должна простить за что-то человека, которого люблю. Разве только за то, что никогда слова любви не слетали с его губ.

До нас доносится запах ладана. Причт готовится к утренней службе.

– Забудь о том, кто ты теперь, и отправляйся туда, где ждет тебя та женщина, какой ты была всегда. Там ты найдешь нужные слова и сможешь простить меня.

Взгляд Хиляль скользит по расписным стенам, колоннам, людям, наполняющим храм перед заутреней, огонькам свечей. Она закрывает глаза, возможно, следуя моему совету и вспоминая любимую музыку.

– Можешь мне не верить... но я вижу девушку... Девушку, которой здесь больше нет и которая хочет вернуться...

Я прошу ее выслушать, что хочет сказать ей эта девушка.

– Она прощает тебя. Не потому, что она стала святой, но потому, что ей уже невмоготу нести бремя ненависти. Ненавидеть тяжело. Я не знаю, изменится ли что-нибудь на небесах или на земле, воспарит ли моя душа или будет проклята, но я чувствую смертельную усталость и теперь знаю, отчего. Я прощаю того, кто едва не сломал мою жизнь, когда мне было десять лет. Он понимал, что делает, а я нет. Но я полагала, что в этом есть моя вина, и ненавидела и его, и себя. Я ненавидела всех, кто оказывался рядом, но теперь моя душа освобождается от этих пут.

Но не это я ожидал услышать.

– Прощай всех и вся, но прости и меня также, – заклинаю я. – Распространи и на меня свое прощение.

– Я прощаю всех и вся, и тебя прощаю, хоть и не знаю, в чем твоя вина. Я прощаю, потому что люблю тебя, а ты меня не любишь, прощаю, потому что ты заставил меня встретиться лицом к лицу с демоном, о котором я столько лет пыталась забыть. Я прощаю тебя, потому что ты меня отвергаешь и моя любовь пропадает зря, я прощаю тебя, потому что ты не понимаешь, кто я и что я здесь делаю. Я прощаю и тебя и демона, который касался моего тела, когда я еще не представляла себе, что такое жизнь. Покушаясь на мое тело, он осквернил мою душу.