Дмитрий Тростников - Знаменитость

«Что он плетет?» — подумал я. Смутно представляя себе Алешино прошлое, я все-таки точно знал, что детство у него было вполне благополучное. Даже, кажется, в институт он умудрялся поступить. Словом, бурные события в его биографии, если и происходили, то не так давно. А уж про филармонию — было и вовсе откровенное вранье…

— А почему вы тогда поете подпольные песни, а не выступаете на эстраде?

— Из-за несчастной любви! — выпучил глаза Алеша. — От меня была без ума звезда советской эстрады Эдита Пьеха. И я, надо сказать, платил ей взаимной любовью. Она почти забеременела от меня! Это трагедия всей моей жизни, — потихоньку входил в раж Алеша. — Голубчик! Посмотри — нет ли у нас чего-нибудь выпить? — обратился он, обернувшись к козлобородому.

И тот, как ни странно, полез куда-то в закрома и извлек бутылку водки.

— Не могу вспоминать прошлое без слез, — заявил внимавшей девушке Алеша. — Дело в том, милая Дороти, что у нас в России конец у всякой любви обязательно бывает трагическим…

По ходу интервью Алеша успел зубами сдернуть жестяную крышечку с бутылки. И плеснул водки в стоявшие на столе стаканчики. Себе и корреспондентке. Девушка взяла стакан, чокнулась с Алешей и выпила, после чего поморщилась немного оторопело.

— Так вот, о нашей любви с Пьехой узнал директор филармонии. Похабник и прелюбодей. Ёсиф Моисеевич Шмеерзон его звали. Отвратительный тип! — продолжал сочинять Алеша. — И что же он удумал! Пьеху отправил на БАМ — непрерывные гастроли в тайге в течение года. А для меня он подстроил удивительную подлость. На большом концерте ко дню милиции мне по его приказу намазали микрофон чесноком. А у меня же аллергия на чеснок!.. Давайте, милая Дороти, выпьем, чтобы вы никогда не маялись аллергией!

Юная англичанка попыталась слабо протестовать, но Алеша был непреклонен, и они быстро выпили по второй.

— И вот, представьте — Большой Кремлевский дворец… Меня объявляют: «Выступает молодой, но очень талантливый артист Ленинградской филармонии!..». А мой выход был как раз между Леонидом Осиповичем Утесовым и Клавдией Шульженко — чтобы налицо была, так сказать, эстафета поколений. И вот я выхожу, в сияющих лучах рампы. Беру микрофон! И!..

Алеша так увлекся, что на глазах у него выступили слезы и подрагивали уголки губ. Я поймал себя на том, что тоже начинаю верить в эту историю. Алеша, выдержав трагическую паузу, продолжил:

— У меня перехватило горло, дыхание! Чувствую — не могу петь! А передо мной полный зал! А в первом ряду сидят все товарищи из политбюро. Брежнев, Суслов, Громыко… А петь я должен был «Яростный стройотряд» — песню про строителей БАМа! И не смог! Так что мою внезапную аллергию посчитали идеологической диверсией на глазах всего Политбюро! Хотели дать срок. Спасло только то, что был несовершеннолетним — все-таки самый молодой артист филармонии — вундеркинд считался! Но путь на эстраду с тех пор мне навсегда закрыт…

— Смотри не накликай — петь не могу! — покачала головой слышавшая Алешину импровизацию Маша Старкова.

— А как же ваша возлюбленная Пьеха? — грустно поинтересовалась журналистка.

— С Эдитой мы больше не виделись, — смахнул слезу Алеша Козырный.

— Sorry! Мне надо перевернуть кассету, пленка кончилась, — с очаровательным акцентом попросила журналистка.

Пока девушка возилась со своим магнитофончиком, Алеша поймал мой взгляд, кивнул на англичанку и тайком изобразил жест, означавший полную уверенность относительно того, что их отношения скоро перейдут в интимную стадию. Певец как бы интересовался моим мнением, типа — ничего, что она такая стриженая? Мне было неловко отвечать.

— Почему в России так любят эти ваши нелегальные песни? Как вы считаете, Алексей? — снова спросила журналистка.

— Так просто Россию не понять, — насупил брови Алеша. — Дороти, мы с тобой в разном градусе, тебе надо меня догонять, — заявил он. — Иначе у нас не возникнет взаимопонимания.

— Догонялки? Я знать, это такая русская игра? — смущенно улыбалась сильно раскрасневшаяся журналистка.

— Точно, игра! — согласился Алеша. — Ты пока выключи свой магнитофон. А ты найди мне тарелку поглубже и хлеба сколько-нибудь! — велел он козлобородому. — Сейчас объясню правила игры.

Алеша вылил остатки водки в тарелку, покрошил туда же корку нашедшегося черствого хлеба и вооружился гнутой алюминиевой ложкой. Жестом матерого кашевара певец зачерпнул жуткое месиво. Зачем-то осторожно подул на ложку, снял пробу, оценивающе пожевал губами и причмокнул от удовольствия.

— Вот! Ее-то родимую и будем кушать! — радостно сообщил вошедший в раж Алеша. Глаза его сверкали. — Отведайте, Дороти! Такого вам в Англии не подадут! Старинная русская еда! Тюря! Рецепт давно утрачен, его знают только несколько знатоков. Один, к счастью, здесь — это я.

Алеша аккуратно зачерпнул еще ложку месива и потихоньку двинулся к девушке, бережно подставив под ложку ладонь, чтобы не уронить ни капли. Начиная понимать, что ей предлагается, англичанка в ужасе отшатнулась.

— Дороти, кого вы слушаете! — во всю мощь изрядных легких заорал забытый без внимания «гуру» — Они же вас дурачат! — Он выхватил со стола миску, при этом водка с хлебом плеснула через край, в помещении резко запахло алкоголем. — Нашли, кого слушать! Сами жулики, и песни у них жульманские, низкопробные. Вы меня разочаровали Дороти! Вам на самом деле плевать на настоящее искусство! Вам гопники интереснее…

Алеша, из-под носа которого только что выхватили миску с водкой, добытой таким изощренным способом, с досадой бросил ложку, и поднял гитару. И с протестом глядя прямо в глаза несостоявшейся рок-звезде, похабнейшим тоном запел:

— Жулик будет воровать! А я буду продавать! Мама, я жюлика люблю!..

Англичанка звонко рассмеялась. Видимо, оценив сцену и без досконального знания русского языка.

— Вот так Алеша небрежно и не со зла опускает самолюбие единственного человека, который мог бы нам помочь с записью! Вот это его самый большой талант! — подвела итог Старкова. — Теперь на помощь не стоит рассчитывать.

Словно подтверждая ее слова, осмеянный «гуру» в ярости повернулся к Старковой.

— Ну, что, довольна? Вот такие гопники тебе в самый раз?! У них и отсасывай «в темном переулке»!

И вот тут я уже не стал сдерживаться. Папина школа наконец-то пригодилась и сработала автоматически. Нырок влево и удар в подбородок. Этот детина еще пролетел метра полтора, прежде чем рухнуть на батарею бутылок в углу. Огонь свечей, потревоженный движением, снова затрепетал. По комнате метнулись тени. Лежа на бутылках, рокер поднес ладонь к разбитому рту и посмотрел на кровь.

— Сука! — бросил он Старковой, не вставая.