Дмитрий Тростников - Знаменитость

— Алешка!.. — сморщилась Старкова.

Дальше разговора не получилось. Алеша пил купленный портвейн. Я только немного попробовал, и сразу жутко потянуло в сон. Оказалось, что мы и так досидели до двух часов ночи. И Маша начала прибираться на кухне и принесла матрац, собираясь постелить нам на полу.

— Мария! — игриво заметил Алеша. — Ну что ты затеяла? Стелишь нам вместе, как каким-то двум педикам! Когда рядом такая женщина!..

— Потому и стелю так, что за педиков вас не держу, — многозначительно отрезала она. — А другого места у меня нет. В комнате мы с Катюхой спим. Спокойной ночи!

Но спокойно заснуть в августовской московской жаре даже при открытых окнах было трудно. Под боком непрерывно ворочался и кряхтел Алеша Козырный. Наконец, он сдался — толкнул меня в бок и предложил еще выпить. Я отказался. Но отвязаться от ночного разговора с бодрствующим Алешей было уже невозможно. Через полминуты он снова толкнул меня в бок:

— До чего стервозный характер! — шепотом пожаловался он. — Ведь лежит там сейчас одна, хочет не меньше нашего — и все равно ни себе, ни людям. Как думаешь, хочет?

Подумав, я представил, что действительно Маша еще не спит. И, наверное, хочет. Но вслух ничего не сказал.

— Она ведь горячая штучка, студент, — навязчиво зашептал на ухо Алеша. — Там темперамент ого-го! Это я тебе точно говорю.

— Не называй меня студентом! — идиотизм ситуации злил все сильнее. К тому же требовалось хоть немного поспать перед завтрашним делом. Иначе голова не будет соображать. Я все сильнее жалел, что связался с Алешей. Впрочем, в глубине души я был рад, что мы здесь оказались. Я раз за разом вспоминал, как Маша смотрела на меня, когда мы сидели за столом. И в душе почему-то растекалось блаженное тепло.

— Пойду к ней, — решился Алеша. — Чего голову морочить? В конце концов, мы с ней два года вместе прожили. Только без штампа в паспорте.

Он встал, пошатываясь. Глотнул чего-то из стакана, оставшегося на столе. И тихо побрел из кухни в комнату. По пути еще натолкнувшись на косяк и прошипев ругательство.

И меня взяла такая злость на него, что хоть бросай все дела и сейчас же возвращайся в Питер. Ну, что он везде лезет? Все портит. Но, с другой стороны, не хватать же его снизу за штанину — дескать, не смей ходить к ней! Взрослые люди, давно знают друг друга — пусть трахаются, если хотят. Мое-то какое дело? И все равно я чувствовал себя донельзя паскудно. Как будто в детстве открыл коробку с подарками, а там — пусто. Все блажь!

Но в этот момент из комнаты послышался громкий стук падающих предметов и злой резкий женский шепот. Отшитый Алеша, недовольно бормоча, приковылял обратно.

— Облом! — объявил он шепотом. Высунулся в окно, затягиваясь сигаретой. — Студент, ты пердеть не надумаешь? Не вздумай! — предупредил он.

— Пошел ты! — грубо отозвался я.

И я вдруг признался себе, насколько мне радостно, что Маша ему не дала. Причем это не было мелким злорадством завистника. Это была чистая радость, как глоток свежего воздуха в кухонной духоте. Только что испытанная неприязнь к Алеше моментально испарилась. Все подтверждается. И, значит, все-таки не так все просто с этими взглядами там, на кухне. Хотя ни одного слова не было сказано, только глаза. И вообще все не зря!

— Сережа! Я возьму бутыляку и пойду спать в ванну, — предупредил Алеша Козырный. — Я часто так делаю. Залезу в теплую ванну, беру стакан вина и кайфую. Сток в ванне пяткой заткну. И сплю. Когда вода до носа доходит — я просыпаюсь, дырочку открываю, спущу немного воды и дальше сплю. Милое дело!

Последних слов я уже не слышал, потому что уснул.

— Никакой он не вор в законе! Шакал гнилой! Ничего святого у него нет. Злость и нож, — вот и все, что у него есть!

Дато «Южный» проговорил эту тираду, нахмурившись, медленно, взвешивая слова. Но в каждой интонации сквозила такая неприязнь к Бесу, что было ясно — мы обратились по адресу.

Выглядел грузинский авторитет немолодо. Впрочем, его вполне могла старить обширная лысина, почти как у Ленина. Кавказские мужчины зачастую выглядят старше своих лет. Так что Дато вполне могло быть лет тридцать, а могло и все сорок пять. По-русски он говорил с грузинским акцентом, но правильно и свободно. Одет был в щеголеватый пиджак из мягкой черной кожи, невзирая на теплую погоду. На ногах авторитета были черные остроносые туфли на высоком скошенном каблуке. На пальце — золотой перстень с каким-то массивным камнем. Он бы ничем особенно не выделялся в кругу обеспеченных грузин, давно обосновавшихся на рынках обеих столиц. Если бы не второй его спутник. Этот здоровяк был заметно моложе и на целую голову выше своего шефа. Он только молчал, а трехдневная щетина придавала его лицу дополнительную суровую угрюмость.

— Телохранитель, — шепотом отметил Алеша, кивнув на второго грузина, когда Дато отвернулся.

Грузины обменялись парой непонятных фраз на своем языке.

— Садитесь в машину, — скомандовал нам Дато. — Со мной будете. Поговорим с авторитетными людьми о вашей проблеме.

Как только мы с Алешей забрались на заднее сиденье черной «Волги», певец немедленно спросил:

— Дато, а Бес круче тебя в вашей воровской табели о рангах?

Я не успел и глазом моргнуть, как он такое ляпнул! Причем на лице Алеши было написано такое невинное детское любопытство, словно он сам не понимал, что играет с огнем.

Дато ответил не сразу. Он долго смотрел на дорогу, видимо, подбирая слова. А Алеша Козырный не унимался.

— Я просто спросил: может ты у себя в Грузии вор в законе, а в Москве Бес главнее?

Я поддал ему локтем в бок, от всей души. Дело в том, что утром Алеша, проспавший всю ночь в ванне (и едва не затопивший нижних соседей), на полчаса куда-то исчез. И, видимо, успел где-то хватануть. Потому сейчас был подозрительно бодр и бравировал смелостью.

— Не бывает, уважаемый, так, что один вор хуже, другой — лучше. Коронованный вор — его слово — закон, — авторитетно растолковал Дато, как бы пропустив мимо ушей Алешину дерзость. — А Бес — он не настоящий авторитет. Он — мокрушник. Режет направо и налево. А по понятиям, как мокрушник законником считаться может? Весь его авторитет только на страхе держится. Не на уважении. Нет в нем справедливости, генацвале…

Водитель-телохранитель даже цокнул языком и вполголоса произнес какую-то гортанную фразу.

— Многие не уважают и не признают кровавый его авторитет. А Бес понимает — все это видят. И ему хочется доказать, пригнуть людей, волю свою навязать. Потому что сам боится. Когда все люди поймут, что не настоящий его авторитет — плохо будет…

— Боятся, значит, уважают, — с хмельным упрямством заявил Алеша.

— Много говоришь, уважаемый, — неодобрительно заявил Дато, не оглядываясь на Алешу со своего переднего сиденья. — Ты певец?.. Тебе петь, а не рассуждать будет правильнее.