Дмитрий Тростников - Знаменитость

А тут еще надо было подобрать слова, как объяснить Маше, что мы немедленно возвращаемся в Питер первым же вечерним поездом. И что ей не надо обзванивать своих друзей рокеров в тщетных попытках помочь нам организовать запись. Именно этим Старкова занималась — все утро она сидела на телефоне. Мне было неловко находиться в комнате, где она то ругалась и бросала трубку, то уговаривала кого-то, начиная интимно ворковать. Я просто сбежал на балкон, чтобы не слышать всего этого. И понимал Алешу, которому тоже хотелось вырваться из квартиры наружу.

Зазвонил телефон.

— Ну вот, сейчас похитители скажут: «Положите миллион под водосточную трубу, если не хотите, чтобы мы вернули вашего друга по частям», — пошутил я. — Все как в кино.

Маша взяла трубку. Я вернулся на балкон. Через минуту она вышла ко мне с озабоченным лицом. У меня от мгновенного испуга перехватило дух. Но она сказала совсем не то, чего я боялся.

— Позвонили, говорят, есть студия, но только сегодня и завтра там можно поработать.

Вчера, когда мы вернулись со злосчастного кораблика, Старкова не сказала ничего типа: «Ну, я же говорила!» Хотя вполне могла бы это себе позволить. Спрашивать нас было не о чем. Все было слишком ясно написано на лицах. Алеша плюхнулся в комнате на диван, лежал, глядя в потолок, и жаловался на головную боль, а потом уснул. Я вообще не мог ни о чем думать, чтобы при этом не приходить в отчаяние. Не было сил рассказывать ей, как нас продинамили воры.

И вот она снова стояла рядом, убеждая, что запись все-таки может состояться.

— Вашему уголовнику узнать об этом неоткуда. И вообще, кто узнает, что это вы здесь, сейчас записали? — пожимала плечами Старкова. — Алешка всем будет рассказывать, что это записал еще зимой где-нибудь в Киеве. А как уж вы записью распорядитесь — сами потом решите. Может, хоть сколько-то денег отобьете?..

Мне не верилось в эту запись, которая вырисовывалась случайно, на птичьих правах. И я даже пожалел, что не помешал ей начать помогать нам. Если бы все было кончено — стало бы даже легче. Но теперь получалось, что отказаться уже неловко.

— Ну что, объявляем всесоюзный розыск подпольного артиста? — оставалось мне только кивнуть на входную дверь.

Жара и автомобильный чад еще не успели пропитать это московское утро. Солнце еще не накалило асфальт тротуаров. И московские дворы в этот час еще стояли пустыми и манили посидеть в утренней прохладе на лавочке.

— Ну, где тут у вас пивные точки? Начнем с ближайшей? — осведомился я. — А дальше по часовой стрелке пойдем или против?

— На Пресню поедем, — решила Старкова. — Там живет один его знакомый коллекционер. За выпивкой он к нему поедет. Денег у Лешки нет. Единственный шанс его словить — если он двинул к этому своему корешу. А всяких рюмочных и пивных в нашем районе столько, что все их обойти — жизни не хватит. Вот кто бы еще вчера сказал, что снова начну бегать Лешку разыскивать, — я бы в лицо тому рассмеялась! — И она, действительно, как-то забавно сморщилась. — Хорошо, хоть Катюху на дачу к бабушке отправила — не увидит ребенок моего позора.

Доехав на метро до «Краснопресненской», мы двинулись вверх по улице в сторону парка, где стоит памятник рабочим, героически погибшим здесь в революцию 1905 года. Затем свернули под арку длинного современного здания большого спортивного магазина «Олимп». Во дворах Старкова уверенно подошла к крайнему подъезду одной из «хрущовок» и остановилась перед дверью на первом этаже. Я несколько раз нажал на дверной звонок, но в квартире никто не шелохнулся.

— Тоже, наверное, на даче? — предположил я.

— Погоди, — что-то заподозрила Старкова.

Маша вернулась наружу и принялась совершенно бесцеремонно заглядывать в квартиру через окно. Она без стеснения поднималась на цыпочки и вытягивала шею, выискивая малейшие щелки между шторами. Чем вызвала оживленное любопытство стайки дворовых старушек, чинно восседавших на лавочках. Но это не остановило Старкову. Наоборот, Маша начала стучать в оконное стекло.

— Акула! — громко позвала она. — Акула, открывай!

Но в ответ — ни единого звука.

— Нет там никого, Маша, — возразил я.

— Акула! Кончайте прятаться! — не обратила внимания Старкова. — Мы за Алешей пришли. Открывай, хуже будет! Сережа, вернись в подъезд, пни несколько раз дверь по настоящему, от души! — обернулась она ко мне.

Маше не пришлось просить меня дважды. Первый раз я пнул обшитую дермантином дверь вполсилы. А потом злость и раздражение взяли свое. И я начал ломиться в дверь с такой яростью, вымещая на ней все обиды и неудачи и тоску от пригибающих к земле долгов, что косяк заходил ходуном и странно, что не рухнули хлипкие стены хрущовки.

— Хватит, — остановила меня обеспокоенная Маша.

Но из-за дверей уже раздавался перепуганный голос.

— Это хулиганство! Сейчас милицию вызову!

В квартире, и правда, кто-то был. Наша «психическая» атака сработала.

— Акула! Не надо нам лапшу на уши вешать! — повеселела Маша. — Какую милицию с твоей коллекцией блатных песен и царских портретов?

Двери уже открывали.

— Машенька! — расплылся в фальшивой улыбке благообразный высокий старик в видавшем виды, но бархатном пиджаке и с шелковой косыночкой, обвязанной вокруг шеи вместо галстука. — А я задремал по-стариковски, вот и не слышу, что вы звоните. А ломиться-то зачем!

Однако заверения хозяина квартиры никак не объясняли, почему от него пахнет алкоголем, а белки глаз маслянисто поблескивают.

— Ага, не слышит он! — ехидно не поверила Старкова, без малейшего смущения делая шаг в квартиру. — Где второй алкоголик? Нам Алешка нужен, быстро давай его, дело есть.

— Алексей ушел! — развел руками старичок. — Побыл у меня малость и дальше двинул по своим делам. Выпимши он был…

Но Старкова явно не доверяла ни единому слову хозяина квартиры. Она желала убедиться в отсутствии Алеши собственными глазами. И учинила настоящий обыск, осматривая комнаты, распахивая шкафы и даже заглянув под кровать. При этом она не прекращала рассказывать мне.

— Вот, Сережа! Ты можешь познакомиться с широко известным в узких кругах Петром Ильичем Акуловым, а проще — Акулой. Официально он — пенсионер, неофициально — барыга-спекулянт, кровопийца — за копейку удавится — и собиратель блатных и эмигрантских песен…

Квартира этого старорежимного персонажа оказалась довольно темная и душная. В тесных комнатах и в коридоре стояло штук шесть старых холодильников. А над ними на стенах висели в толстых золоченых рамках портреты каких-то деятелей явно царских времен — бородатых генерал-губернаторов и штатских спесивых чиновников с орденскими лентами на выпяченной груди. Но еще больше здесь было афиш довоенной поры. Сначала мне бросилась в глаза та, на которой была изображена томная блондинка, похожая на артистку Целиковскую, но надпись на афише гласила, что это певица Изабелла Юрьева. Но в следующей комнате было еще интереснее.