Дмитрий Тростников - Знаменитость

Поняв, что если промедлю еще хоть сколько-то — точно переломаю кости, я безжалостно швырнул гитару на платформу, отпустил поручни и прыгнул сам. Не удержался на ногах и пару раз кувыркнулся по асфальту, докатившись аж до того места, где платформа кончалась.

Стайка бабушек, потрясенных моим акробатическим этюдом, даже бросила пересчитывать свои копеечные барыши. Они заголосили в ожидании трагических последствий моего прибытия на станцию. Но оказалось — сам я легко отделался. Кроме ссадины на локте ничто по-настоящему не болело.

А вот о «Стратакастере» такого сказать было нельзя. Гриф совсем отлетел от гитары и валялся в стороне, вдребезги расколотый — струны вывернули его вбок. И все еще упруго качались, изогнувшись в воздухе, переполненные энергией падения.

А по перрону безнадежной трусцой спешил невесть откуда взявшийся Алеша Козырный. Он потрясенно приближался к своей убитой гитаре. Добежав, он упал перед инструментом на колени и поднял оторванный гриф одной рукой, в недоумении рассматривая его сверху донизу, как покалеченного ребенка. Так, словно еще что-то можно было сделать.

— Как ты мог ее так бросить! — гневно, на слезах крикнул он мне.

Я подобрал с асфальта его брюки и пошел навстречу певцу.

— Лучше было мне самому шею сломать? — поинтересовался я.

Кинул ему одежду и сел на ближайшую скамейку.

— Ты специально это сделал?.. Чтобы мы от поезда отстали? — спросил я.

— Да ты что, Серега! Прикинь, на минутку выбежал за кефиром — смотрю — поезд ушел! — очень натурально опешил певец. — Да я бы никогда…

До этого мы двое суток тряслись в плацкартном вагоне, приближаясь к Ленинграду, раскисая от жары и духоты. Вчера Алеша весь вечер томился, пока не затесался в компанию студентов, которые возвращались с летней практики с большими канистрами молдавского вина.

— Дался тебе этот кефир… — пробормотал я. — Ты ведь знал, что мне надо успевать.

Он знал про тот вариант, который нашел мне отец — завербоваться на север. И что это единственная возможность отдать долги. Теплоход, который увозил бригады, отчаливал уже послезавтра. И это был последний корабль, дальше навигация по Северному морскому пути заканчивалась. В Ленинграде сразу с поезда я должен был поспешить на оформление документов, еще день на короткие сборы и сразу — путь. Это если все сложится нормально. Но, чтобы успеть, я должен был находиться в поезде! Отсчитывать километры, а не сидеть на лавочке платформы станции Грушовка!

И теперь непонятно, чего стоили все наши вчерашние разговоры. Когда в вагоне остались гореть только маленькие ночные лампочки, полупьяный Алеша сидел напротив меня и периодически напевал.

— А поезд тач-тач-тач, огни мерцали! Огни мерцали, когда поезд уходил!.. Все ты правильно решил, Серега! — кивал он головой.

А потом мы вместе курили в тамбуре под стук колес, посматривая, как за стеклом в мутной темноте осеннего вечера мелькают крупные клочья каких-то теней, а изредка — фонари переездов.

— Все ты правильно решил, — вздохнул тогда еще раз Алеша, гася окурок в жестяную банку. — Все эти музыкальные фокусы и мотания по всей стране тебе только жизнь сломают. Правильно тебе отец советует, — рассудил певец. — Вариант подходящий, упускать его нельзя…

Я и сам это понимал и твердил себе уже двое суток, вертясь с боку на бок на своей полке. Но почему-то из головы не выходил Лева Рудик — то, как он вовремя не записал Высоцкого.

— Тебе надо поправить свои дела, — уже забравшись на верхнюю полку еще добавил Алеша. — И Бесу попадаться нельзя. Раз он за нами в Одессу погнался, значит, и в Питере не отстанет. Самое правильное для тебя — на какое-то время исчезнуть в неизвестном направлении. Иначе он тебя точно зарежет.

— А как же ты?

— Мне проще. Я им еще могу пригодиться, а ты для них — помеха, как кость в горле. Может, Василич организует какие-нибудь гастроли? Закатиться куда-нибудь подальше от столиц? Убудет разве от меня, если еще разок спою: «Взял я фрайера на гоп»? Ну, может, не раз, а несколько раз еще спою? Каждый должен делать то, что умеет. Наверное, это судьба моя — петь блат. А против судьбы идти… Какая разница, что петь, лишь бы платили хоть сколько-нибудь, — вздохнул он, натягивая на себя мятую простыню.

Но это было вчера. А уже сегодня по его милости я отстал от поезда. Без денег, без еды и без малейшей надежды купить билет на следующий поезд. Но, что самое удивительное, — это меня не сильно волновало.

— Хоть свежим воздухом теперь дышим, а то парились бы там, в вагоне! — пошутил Алеша, повернувшись на лавочке.

— Ну, и как мы теперь доедем до Ленинграда? — спросил я.

— Электричками… Пересаживаясь с одной на другую. Тут уже не очень далеко, — предложил Алеша и оживился. — Я сам знаю людей, которые вот так на электричках с пересадками добираются за свои футбольные команды болеть из Москвы в Киев или из Питера в Москву. Только надо чекушку взять! Выпьем «стременную», чтобы в Питер успеть? В магазинчике, где кефир, там водка есть, я видел… Два рубля ведь еще осталось?

И я неожиданно согласился. Пошарив в карманах, я насчитал бумажный рубль и еще один — мелочью.

Через час мы уже сидели на жестких лавочках пригородной электрички, которая, конечно, везла нас не прямо до Ленинграда, но приближала к конечной точке путешествия. Обломки «Стратакастера» Алеша взгромоздил наверх, на маленькую полочку для ручного багажа. Сигарет у нас осталось всего одна на двоих, к тому же Алеша был вынужден периодически прятать босые ступни под лавку от людских взглядов, его одесские сандалии уехали вместе с поездом. Однако настроение у нас было уже неплохим. Во-первых, мы все-таки ехали. Во-вторых, мы только что на лавочке отхлебнули водки из горлышка маленькой бутылки, и алкоголь в крови начал оказывать свое веселящее действо. К тому же еще пара глотков оставалась на донышке бутылки в кармане моего пиджака.

— Отлично доедем! — убеждал Алеша. — «Москва-Петушки» читал? Отличная вещь, самиздатовская. Там про то, как на электричках ездить, все рассказано. Нам тут осталось километров триста-четыреста… За сутки точно одолеем! И успеешь ты на свой пароход на Севера! А там ту-ту!

Дальние от нас двери в вагон разъехались. Зашли трое детей. Один подросток лет четырнадцати и двое пацанов помладше. Чуть замявшись при входе, они выстроились в ряд и, затянув песню, медленно пошли по проходу.

— Разлука ты разлука! Чужая сторона-а-а! — гнусаво выводил тонким старший подросток.

Еще один, поменьше, подпевал, явно робея и еле слышно. Третий молчал, но шел, вытянув вперед руку и мелко моргая одним глазом, неправдоподобно симулируя слепоту. В протянутой руке он держал маленькую фуражку, которую поворачивал к пассажирам всякий раз, когда побирушки проходили мимо скамеек, которые не пустовали. Выглядели они неопрятно, похоже, что специально изваляли одежду в пыли. У младшего под носом висела внушительная сопля.