Чума в Бедрограде

— Безусловно, — не собирался спорить Виктор Дарьевич. — У меня до сих пор статистика по лучшим экспериментам забита сплошными отрядскими детьми. Как раз потому, что в моём распоряжении уже сколько лет есть целый отряд в Бедрограде, где была смоделирована необходимая среда. В пределах данного конкретного отряда — совершенно естественная, поэтому валидность всегда пристойная.

— И чего вы тогда ждёте от покинувших привычный ареал скопцов? — допытывался головорез с серьгой.

— Чего угодно, — предвкушал Виктор Дарьевич. — Знаете, в самой известной монографии на росском языке по генезису научного мышления…

— Вот давайте без самой известной монографии на росском языке! — дёргался вдруг головорез с серьгой.

— Помилуйте, но от чего тогда отталкиваться? — недоумевал Виктор Дарьевич.

— Восемьсот пятьдесят три, — хвастался Виктор Дарьевич.

— А я не помню уже, — увиливал головорез с серьгой. — Больше шести сотен, но за точное число не поручусь.

— У меня больше, — непристойно радовался Виктор Дарьевич. — Хотя я думал, у такого публичного человека, как вы, известного в академических кругах на всю страну…

— При жизни я уклонялся от своего академического долга, — мотал головой головорез с серьгой. — Публичность, публичность — моих заслуг тут нет, просто нужен был кто-то, чтоб прикрыть брешь в идеологии. Вот кто под руку подвернулся, тому и шесть сотен слушателей в аудитории за раз.

— Ну, по правде сказать, — признавался Виктор Дарьевич, — мои восемьсот пятьдесят три человека в аудитории за раз были в Европах. Это не очень честно, потому что понабежали фотографы, газетчики, шпионы: выступление от лица Медкорпуса в Европах — это скорее политическая сенсация, нежели научная.

— Для сравнения, у кого больше, это не имеет значения, — не оспаривал первенство головорез с серьгой (интересно, был ли он головорезом с серьгой, когда им прикрывали брешь в идеологии?).

— Не рой себе яму, — подключался Дмитрий Ройш. — Если степень академичности не имеет значения, то ты тем более выигрываешь. Скопцов в Вилонском Хуе всяко больше тысячи, и что с того, что главным посылом той твоей речи было «пожалуйста, не убивайте и не оскопляйте нас»?

— И они поверили? — изумлялся Виктор Дарьевич.

— Вы сами говорили о коллективных галлюцинациях, — пожимал плечами головорез с серьгой. — Скопцы к этому делу привычные. Подумаешь, явление народу божественных сущностей. Главное — отвести их подальше от архетипической схемы принесения бога в жертву, но тут есть несколько достаточно изученных закономерностей. Отведёшь — и наслаждайся поклонением сколько влезет. Хотя, конечно, та ещё комедия.

— Потрясающе, — радовался Виктор Дарьевич. — В Европах бы удавились!

— В смысле? — переспрашивал головорез с серьгой.

— Ой, вы же, наверное, не знаете, — соображал Виктор Дарьевич. — Они там за последний десяток лет взяли моду верить только выкладкам естественных наук, потому что, мол, у прочих слишком низки шансы быть верифицированными. Это всё попытки выключить Всероссийское Соседство из мировых академических процессов хоть частично. И ведь представьте: воруют у меня бесконечно — психиатрию, психофизиологию, но базовые постулаты когнитивной науки якобы не признают.

— Да ты ебанись, — присвистывал головорез с серьгой. — Вот так покинешь цивилизацию ненадолго, и всё, дом родной потом не узнаешь. Что у нас ещё произошло: отказ Европ от религии, реформа языка, изобретение летательных аппаратов?

— Нет, — смеялся Виктор Дарьевич. — Пока всего лишь изобретение устройств, записывающих не только звук, но и изображение. В семьдесят шестом, кажется, первые появились.

— О да, я слышал, — неожиданно ёрничал головорез с серьгой.

— Это же невероятно удобно, — пояснял Виктор Дарьевич. — Мы фиксируем операции, мы можем наблюдать за течением любого эксперимента своими глазами, не вмешиваясь…

— Вы знаете, — ухмылялся головорез с серьгой, — мне как раз в семьдесят шестом довелось наблюдать, не вмешиваясь. Благодаря техническому прогрессу.

— Тогда вы тем более должны понимать, как это здорово! — воодушевлялся Виктор Дарьевич.

— Обдрочиться, — соглашался головорез с серьгой.

— А, я понял, — хлопал себя по лбу Виктор Дарьевич. — Их же не для экспериментов делали в первую очередь, а для допросов и прочих…

— Воздействий, — огрызался почему-то Дмитрий Ройш.

— Да, да, — вспоминал Виктор Дарьевич, — Медкорпусу-то эти устройства достались в подарок от Бедроградской гэбни, это их инженеры ваяли. Вы знаете, там в гэбне есть один умный мальчик…

— Знаем, — мрачнел на глазах Дмитрий Ройш.

— И всё-таки — умный мальчик, — качал головой Виктор Дарьевич.

— Будущее госслужбы, — закуривал головорез с серьгой. — Я его вообще-то очень уважаю после Колошмы. Спас паршивую ситуацию, сшив мне то обвинение. А так стольким бы людям не поздоровилось, вплоть до фаланг.

— Ещё бы не спас, — самодовольно брал портовую самокрутку Виктор Дарьевич. — Вы думаете, я его просто так в семнадцать лет в ревизоры бедроградского отделения Медкорпуса брал? Он же из моего экспериментального отряда. Там всякие вещи делаются, но по одному человеку за выпуск растим на особых условиях — изолированно от других детей, по усиленной учебной программе, с ответственными поручениями и так далее. Против всех правил педагогики на самом-то деле, но кадры из них потом получаются высочайшей компетенции.

— Как вам в принципе удалось выбить целый отряд, где можно развлекаться и плевать на педагогику? — недоумевал головорез с серьгой.

— Как-то, — разводил руками Виктор Дарьевич. — Он и до нас служил кому-то экспериментальной площадкой, но к тому моменту, как я попробовал его заполучить, видимо, уже не был нужен прежним владельцам. Так что никаких проблем — если деньги есть, твори что хочешь в одиннадцатом отряде.

— Как говаривали в былые времена на Колошме, отличная вывеска для туристов, — совершенно обалдевал Дмитрий Ройш. — Но так-то это безумие, конечно. И умный мальчик — ваш, и одиннадцатый отряд — ваш, и микрофлора пяток скопцов вам любезна. К чему вы вообще руки приложить не успели?

— Ну, эротические эксперименты на детях, да. Ну, с подконтрольностью исследовательской группы вышла накладка, да. Но, — не собирался сдаваться Виктор Дарьевич, — четырнадцать-пятнадцать — это разве ещё дети?

— Нет, конечно, — вступался за Виктора Дарьевича головорез с серьгой.

— Какая разница, дети или нет? — упрямился Дмитрий Ройш. — Как будто если лишить взрослого человека возможности самому выбирать некоторые аспекты своей биографии — от места проживания до того, имеет ли он страстные чувства в адрес своих воспитателей, — сильно лучше получается. Вы так говорите про детей и недетей, как будто это разные биологические виды, и одних можно, а других нельзя.