Чума в Бедрограде

— Дорогие друзья!

— Уважаемые радиослушатели!

— Только сегодня и только у нас!

— Радикальное и остросюжетное предложение!

— Слишком много денег?

— Некуда девать многочисленные ресурсы?

— Годами гнёте спины, а радости всё нет?

— Мы знаем ответ на все ваши вопросы!

— Только сегодня и только у нас —

— КУПИТЕ СКОПЦА!

Бахта Рука не выдержал, хмыкнул.

Гошка устало скривился, как кривятся, услышав жужжание мошкары, собравшис’ спат’. У него был пугающе пустой взгляд, остановившийся чут’ левее ворот склада, и всё ещё пульсирующая жилка на виске.

Андрей сделал незаметный шажок к Гошке, огляделся раздражённо и будто бы потеряно. Его прервали на полуслове, он вед’ явно хотел высказат’ся — не то объяснит’, не то, наоборот, спросит’.

Бахта Рука с радост’ю послушал бы и объяснения, и вопросы, но…

— Купите скопца, не пожалеете.

— А то и двух.

— Четырёх! Гэбню скопцов!

— Стоп. Гэбня скопцов — это гэбня из скопцов?

— Или гэбня над скопцами?

— Стыдно спрашивать, что такое «скопцов».

— Скопцов — это псевдоним уважаемого члена Революционного Комитета.

— Уважаемого члена по фамилии Скворцов.

— Которая, в свою очередь, послужила псевдонимом Гошке Петюньевичу.

— Когда он катался в Столицу к тавру-вирусологу.

— Гошка Петюньевич не очень изобретателен в псевдонимах.

— Ничего, он пока что только младший служащий.

— Ещё наберётся опыта, куда он денется.

— Может, даже до какой-нибудь гэбни дорастёт.

— Не примите это за угрозу или, леший упаси, эротическое предложение но…

— Гошка Петюньевич, а вы не хотели бы в гэбню скопцов?

Бахта Рука только сейчас осознал, что гэбенные мундиры на них застёгнуты, гм, «под Гошку». Гошка мундир носит распахнутым, и даже на самые официальные мероприятия — вроде вчерашней встречи гэбен — хот’ и застёгивается, но всё равно не на все пуговицы. Получается немного небрежно и крайне располагающе.

И вед’ это Охрович и Краснокаменный явно нарочно — они же целиком состоят из таких мелочей. Долбаные внимательные психи. Чего сегодня к Гошке прицепилис’?

Сам Гошка сначала вроде и не слушал их, но как только услышал, Бахта Рука испугался, что гроза таки состоится. А это не нужно, нельзя из своего табельного стрелят’ по головам гэбни, пуст’ и временно отстранённым. Бедроградская гэбня и по действительным, помнится, стреляла, когда со Столицей выясняли, кто правее, — но то другое дело было, а сейчас фаланги точно не спустят, загрызут к лешему.

Наверное, Охровича и Краснокаменного спасло то, что их двое, и выбрат’, который большее хамло и, соответственно, должен умерет’ раньше, просто невозможно.

Гошка бесился, закипал на глазах, того и гляди выхватит пистолет, Андрей почти уже рванулся сигналит’ младшим служащим, чтоб те успели выстрелит’ раньше — лучше уж их табельное засветит’, но Охрович и Краснокаменный Андрея от младших служащих ловко загородили, пользуяс’ разницей в росте и размахе рук, заголосили наперебой:

— Да что вы такие обидчивые!

— Нельзя быть обидчивыми.

— От этого бывает дурной запах изо рта.

— И ройшемордие.

— Нормальный человек не согласится на ройшемордие.

— Даже с доплатой из скопцов.

— О нет. Мы только что впервые позволили себе контрреволюционное высказывание.

— Теперь мы умрём в муках. Покойный хэр Ройш не прощает.

— Доставайте, доставайте уже свои табельные пистолеты.

— Лучше уж так, чем страшиться мести покойного хэра Ройша.

— Умрём молодыми и счастливыми.

— И вас за собой утащим сообразно служебным инструкциям.

— Мы отстранены только до начала следующей недели.

— Поэтому по факту — не отстранены.

— Если вы нас убьете, наш личный Ройш обо всём позаботится.

— О том, чтобы вам влепили как за убийство действительных голов гэбни.

— Одного с вами уровня доступа, а то и выше.

— Он же может нас посмертно повысить, наш личный Ройш.

Охрович и Краснокаменный заткнулис’, уважительно покосилис’ на кобуру Гошки и вдруг принялис’ за Андрея:

— Наш личный Ройш.

— Дмитрий Ройш.

Андрей аж вытянулся.

— Не спешите стрелять. Вас же беспокоит, ну беспокоит же Дмитрий Ройш.

— Готовы поспорить, просто-таки по ночам терзает.

— Приходит в тревожных снах и рассказывает страшные байки про совесть и неизбежную месть.

— Или — того хуже — про то, как он ценит то, что вы для него сделали.

— Вы немало трудились на благо спокойствия отечества, не так ли, Андрей Эдмундович?

— И сохранили крепкий и здоровый сон, Андрей Эдмундович.

— Это очень хорошо, Андрей Эдмундович.

— Здоровье — это важно, это превыше всего.

— Как и крепость.

— Шестьдесят градусов твиревой настойки защищают от всего на свете.

— Вот только давайте без предвзятости к алкоголизму!

— В нашей гэбне, знаете ли, алкоголизм с недавних пор практикуют.

— Ох ядрён молочный самогон на пинежской стороне!

— Не доводилось пробовать?

— В качестве закуски лучше всего идёт художественная литература.

— Всего один листик, а каков эффект!

— Мы до глубины пищеварительного тракта восхищены вашим рецептом.

— Нет, правда. Ваши новшества внесли в наше скучное меню немного разнообразия.

— И открыли нам глаза НА ВСЁ!

— На то, что Габриэль Евгеньевич ­— молочный самогон.

— Потому что он вдруг взял и забродил.

— Совсем испортился, пришлось вылить в унитаз.

— Но мы набодяжили себе нового, вы же видели только что.

— Но не молочного, мы разочаровались в молочном.

— Скорее кактусового.

— С иголочками.

— Для действительно суровых людей, прошедших огонь и воду.

— Чью глотку, казалось бы, уже ничто не возьмёт.

— Глотка сурового человека Соция Всеволодьевича останется довольна.

— Подожди, не стоит так в лоб говорить, что он отсосёт.

— Наши благодарные слушатели могут разнервничаться?

Слушатели — все трое — потихоньку переставали испытыват’ бурную агрессию в адрес Охровича и Краснокаменного.

Бахта Рука глянул на Гошку и на Андрея, отметил у обоих расслабленные плечи, порадовался: в конце концов, отчего бы не послушат’ болтовню университетских психов, пока Соций делом занят? Ест’ в этой болтовне что-то притягательное.

Сочетание осмысленности с бестолковост’ю, наверно.

Охрович и Краснокаменный выступали очен’ старательно, заглядывали в глаза и что только не скакали вокруг трёх голов Бедроградской гэбни хороводом, много двигалис’, отчего размывалис’ в одно большое серое пятно. В этом было что-то почти чарующее, отбивающее желание двигат’ся и думат’ самим.

Поговорит’ о важном — о том, кого они все там увидели в человеке с букетом черёмухи, — можно и потом.