Чума в Бедрограде

Отняли же букет на входе. В букете чего хочешь спрятать можно.

Отняли, а Гуанако всё равно воняет так, будто он этой черёмухой срёт.

— Спасибо, командир, — слабо улыбнулся Гуанако.

Оторвал дрожащие пальцы от виска и, блядь, провёл ими по щеке Соция.

— Совсем вздурел? — когда воняющие черёмухой гуанаковские пальцы добрались по щеке до губ, Соций отшвырнул того к лешему.

Отшвырнул к лешему, инстинктивно облизнул губы, тряхнул головой.

Гуанако в шелках и кружевах на полу — это ещё хуже, чем Гуанако в шелках и кружевах на шее.

Соций несильно, но с душой пнул его ботинком:

— Ну чего ты развёл оскопистский бордель? Нормальный вроде мужик был когда-то, а тут…

«Мы привыкли, что университетские при виде любой опасности откладывают здоровую такую кучу в штаны, а они действительно бляди, и недешёвые», — сказал у Соция в голове Гошка.

Так отчётливо сказал, что Соций аж обернулся на ворота.

Заперто.

Никого нет, только он и Гуанако в шелках и кружевах на полу.

«Бляди, — повторил в голове у Соция Гошка. — Боевые, перешедшие в нападение».

Соций невольно в который раз окинул взглядом складское помещение. Слишком простая геометрия, негде укрыться в случае атаки боевых блядей. Винтовки или автоматы? Нет, что-то другое. Здравый смысл подсказывает: у боевых блядей снаряжение должно быть облегчённое, как у разведгруппы. Гранаты наверняка будут.

Граната в ограниченном пространстве — это же дерьмо. Склад не бункер, места-то много, можно откатиться, но стены хлипкие.

И окон нет. Вот засада.

Гуанако приподнялся на локте, посмотрел на Соция мутными глазами.

Соций поймал себя на том, что хватается за отсутствующую кобуру.

Какие нахуй боевые бляди?

Боевые бляди — это ж Гошка говорил про Университет, когда в среду дошло, кто Андрею веселье с фалангами устроил. Кто завкафский дом через канализацию заразил.

Кто из Бедроградской гэбни распоследних кретинов сделал.

— Командир, ты чего? — окликнул Соция Гуанако.

Стал собой на пару секунд, но стоило сфокусировать на нём взгляд, тут же оборделился обратно. Дрогнул плечами, закусил губу, уставился из-под чёлки.

Университетские боевые бляди как они есть.

— Да что ж ты университетский, а? — искренне и невпопад посетовал Соций.

— Да что ж ты бедроградско-гэбенный? — еле слышным голосом прошелестел в ответ Гуанако.

— Да что ж ты живой, — буркнул себе под нос Соций.

Гуанако нехорошо усмехнулся и подался вперёд:

— Я мёртвый. А черёмуха — чтоб гнильё перебить. Не гнилым же на допрос приходить.

— Это не допрос, это частная встреча, — отбрил Соций.

От черёмухи тянуло блевать.

Если под черёмухой гниль, тогда понятно, чего так мерзко.

— Не надейся, — вскинулся Гуанако, — мёртвых не так легко допрашивать. Уметь надо. Мёртвые — упрямые, пойди разговори.

— Зачем припёрся, если так? — Соций непроизвольно прикрыл нос.

Гниль от трупов ядовита, лучше не вдыхать.

— Чума прислала, — зашипел Гуанако.

— Ты не заговаривайся. Не присылала тебя чума, мы тебя сами позвали. Не тебя, но мы.

Гуанако расхохотался. Захлебнулся хохотом, снова откинулся на пол. Соций подошёл, встал прямо над ним, вперился в зелёные (нет, зеленоватые, — это у Гошки зелёные, когда он не в линзах) глаза. Выколоть, может, нахуй?

Зеленоватые потому что. Болото, плесень, гниль.

— Вы сами, вы сами позвали, — выдавил из себя Гуанако сквозь хохот. — Чума не присылала, потому что чума — я. И вы меня позвали.

— У нас лекарство есть, — отмахнулся Соций.

— Есть, да не от той.

— Опять про степную пиздишь? Ты про степную, Шапка про степную. При чём здесь она?

— Степная чума всегда при чём, — хохот оборвался. — Степная чума — это все болезни разом. Прячется в насморке, в желудочных коликах, в мигрени. Кругом, кругом одна степная чума, никогда не знаешь, где вылезет, разыграется и сожрёт с потрохами, а вы позвали на свои головы, слишком близко подошли, слишком обнаглели, страх забыли, переступили черту, вам теперь век от неё — от меня! — не избавиться, всюду найду, догоню, поймаю, опутаю, сгнию по кусочку, зубы выпадут, глаза ослепнут, кожа лохмотьями сойдёт, руки отнимутся, ноги потяжелеют, лихорадка измучает, а когда изнутри гниль горлом пойдёт, как привяжется запах черёмухи — не отмыть, не отделаться, так в могилу с черёмухой и сойдёте.

— Какую могилу? — вдруг оборвал его Соций. — Тех, кто от степной чумы умер — жгут. Тех, кто не умер, тоже.

— А вас никто жечь не будет. И закапывать тоже. Кому охота руки марать? Вы чуму позвали, вы нелюди, вы уже живая гниль. Ты надрежь кожу, у тебя там гной и черви вместо крови и мяса.

Соций только хмыкнул:

— А что если тебе надрезать?

Хохот вернулся, заполнил складское помещение до потолка.

— А ты попробуй. У тебя ножа нет, бритвы нет, никакого стекла даже нет. Всё на входе отняли. Чего делать будешь — кусать?

Гуанако — Гуанако ли? Мертвец? Чума? Черёмуха! — снова приподнялся и подставил Социю свою голую загорелую шею.

Очень знакомым — после давешних-то операций — жестом.

— Ты плохой завкаф, черёмуха, — брякнул Соций. — Завкаф-то бледный.

— Был бледный, — заговорщицки подмигнул черёмуха. — Бледный, хилый, изнеженный — вот и не выдержал чумы. Она сначала в нём по городу ходила, а потом он закончился, и чума нашла себе кого покрепче.

Соций заржал, поразившись возникшей догадке:

— Так выходит, это не ты, а чума шелка и кружева любит?

— И черёмуху, чтоб не вонять! — подтвердил черёмуха.

Соций опустился на корточки рядом с черёмухой — рассмотреть получше.

Кожу рассмотреть, червей под ней, соединение волос с черепом — не могут же они быть настоящими, если черёмуха — мёртвый.

И тут сообразил: хуйня какая.

Оживающие мертвецы, степная чума. Где-то это всё уже было.

Говорили же сами. Как только поняли, что Университет тоже в игре, говорили и про мертвецов, и про чуму, и про лешего в ступе. Обычная психическая атака, к тому же рассчитанная непонятно на кого.

— Слушай, ты серьёзно? — быстрее, чем успел обдумать, спросил Соций. — В смысле, само собой, несерьёзно, я о другом. Ты серьёзно считаешь, что на мне твои сказки хоть как-то сработают?

— Не считаю, — оскалился черёмуха, — давно со счёта сбился: трупы, трупы, трупы вокруг. Никто не считает, я не считаю, вы не считаете, они не считают, а обернёшься — считать-то и нечего, за спиной пустота, дыра в пустоту, крысами объеденная. Закрысь, как в тюрьме говорят, на Колошме говорят, всё оттуда, с Колошмы, и тянется, вся погань оттуда прёт: степная чума, водяная чума…

— Ебальник-то завали, — вполне миролюбиво предложил Соций. — Не на того напал. Я в курсе, что у нас полстраны на Колошме ёбнутые. Но я-то нет, мне похуям.