Чума в Бедрограде

Аллюзия, попав в руки младших служащих, вынуждена была расстат’ся со своим букетом. Ветер наконец донёс цветочный запах, и сомнений не осталос’: черёмуха.

Где — и, леший, зачем — они берут черёмуху в сентябре? И аллюзии на завкафа?

Бахта Рука ещё долго стоял бы, безмолвно пяляс’ на благоухающую аллюзию, если бы не услышал выдох, почти стон, трёх других голов Бедрограской гэбни.

— Это он, — сказал Соций с некоторым недоумением, недоверием даже, и лицо у него было при этом как у человека, увидевшего забытого отрядского приятеля.

— Это он, — сказал Андрей одними губами, и лицо у него при этом было белее цветов черёмухи — как у человека, увидевшего мертвеца.

— Это он, — сказал Гошка как-то немного потерянно и зло, сквоз’ зубы, и лицо у него при этом было таким, будто он сейчас собирался кого-нибуд’ убит’.

Сказали — в один голос, но будто бы и не слышали друг друга.

Это он.

Бахта Рука не понял, что имели в виду Соций, Андрей и Гошка, зато сам готов был поручит’ся: это не он. Совершенно точно.

В смысле, не тот, кого они ожидали увидет’ Дмитрием Борстеном. Не Дмитрий Смирнов-Задунайский, погибший во время вспышки степной чумы на Колошме аж в сем’десят шестом году.

Столько материалов стародавнего дела за вечер все вместе перерыли: не он это, не он.

Конечно, Бедроградская гэбня всё знает о способах сменит’ внешност’ — те же вечные младшие служащие, в которых Гошка переодевается, чего стоят! Но Дмитрий Смирнов-Задунайский как минимум был кассах — а это не только чёрные волосы, которые можно и убедительно перекрасит’. Да, у кассахов гораздо менее характерные национальные черты, чем у тех же тавров, но если держат’ в уме кассашество, точно не ошибёшься. Разрез глаз, губы, телосложение тоже скорее узнаваемое.

Вообще-то из погибшего во время вспышки степной чумы Дмитрия Смирнова-Задунайского аллюзия на завкафа вышла бы ещё попрямолинейней. Оба вед’ кассахи. А этот нынешний — вот ни разу не кассах.

И какое тогда, к лешему, «это он»?

Спросит’ у всех троих Бахта Рука не смог: пока он глазел в сторону обыска, Соций уже почти дошёл до Охровича и Краснокаменного — чтобы те в свою очеред’ проверили его на наличие оружия.

Аллюзия же на завкафа и оскописткие салоны, скучая в ожидании возможности пройти на склад, картинно обернулся через плечо на Соция. Выражение лица с такого расстояния верно воспринят’ было непросто, но Бахте Руке почудилос’ там очен’ не завкафское нахальство.

Будто бы прямая издёвка даже.

В попытке смахнут’ наваждение Бахта Рука думал поинтересоват’ся-таки у Андрея и Гошки, кого они в аллюзии опознали.

Думал, собирался, но так и не произнёс ни звука: Гошка, не сводя страшных глаз со спины в шелках, быстро и однозначно потянулся к кобуре, а Андрей, стоявший совсем близко, его руку тут же перехватил. Сжал пальцы вокруг запяст’я Гошки так, что побелели костяшки, сам явно до смерти перепугался, но решительно прошипел что-то вроде: «Кто говорил не открывать огонь, пока не разберёмся?»

Рука Гошки сначала дёрнулас’, но быстро обмякла, повисла безвольно.

Он обернулся было на Андрея, открыл рот — но тут же снова сжал зубы, проглотил несказанное.

Бахта Рука обеспокоенно потянулся за сигаретами.

Что это было — леший знает, но уж всяко не что-то простое, понятное и хорошее.

В лучшем случае — простое и понятное, но никак не хорошее: Бахта Рука готов был поспорит’ на ещё одно отрезание косы, если б она у него была, что минуту назад Гошка, наплевав на собственные указания и планы, порывался ходячую аллюзию застрелит’.

Потому что это не Дмитрий Борстен, это он .

И для Андрея — тоже он .

И для Соция.

Все трое его как-то идентифицировали, и все трое наверняка по-своему, и только для Бахты Руки человек в кружевной рубашке тем и остался — университетским незнакомцем, пришедшим на переговоры с одним из голов Бедроградской гэбни. Хот’ на волне общего безумия и показалос’ на миг, что ест’ в его чертах что-то смутно, отдалённо совсем знакомое — точно встречалис’ раньше мельком. Показалос’, что и Бахта Рука опознал бы, буд’ у него побольше времени.

Показалос’. Нормальные фантомные ощущения от синхронизации.

Заскрипели ворота — это аллюзия на завкафа и Соций скрылис’ внутри.

Гошка, кажется, выругался бессильным полушёпотом, Андрей, кажется, выдохнул и вес’ затрясся мелкой дрож’ю, на секунду забыв, что вокруг ест’ ещё зрители, помимо голов Бедроградской гэбни.

И вопрос о том, стоит ли их спрашиват’ о причинах подобной реакции, ответа не потребовал.

Аллюзия на завкафа и Соций скрылис’ внутри. Скрылис’, всё.

Теперь только ждат’.

Только пуст’ Гошка и Андрей сначала отойдут немного.

На пустыре было ветрено и промозгло, днём наверняка опят’ зарядит дожд’. Если к понедельнику погода не разойдётся, несчастный юбилей Первого Большого Переворота можно заранее считат’ неудавшимся. По такой сырости надо было сразу бассейны вместо трибун устанавливат’.

Мысли о запланированном, расписанном по пунктам и, несмотря на масштаб, рядовом вообще-то мероприятии кое-как успокаивали. Весёлая это работа — быт’ городской власт’ю. Сначала перетравишь полгорода, а потом устраиваешь торжества для народа. Университету хорошо, у них зона ответственности меньше — воюй в своё удовольствие.

Когда сочиняли вес’ план с контролируемым заражением, мечталос’: Университета не станет на шестом уровне доступа, а то и не станет вовсе. Фаланги разгонят их и по ушам надают, потому что нечего брат’ся за дело, ежели не тянешь.

На вос’мой ден’ чумы Бахта Рука вдруг задумался: а так уж ли не тянут?

Вон сколько продержалис’. До пятого дня вообще выигрывали всухую, водили за нос. Ройшева девка — малолетняя вед’ дурочка, а как Гошку развела. Пропажа Андрея в Медкорпусе — сложнейшая операция, должно быт’, раз так лихо сработала. И лекарство гнат’ нашли неведомый способ при своих-то жалких ресурсах, и с Портом договорилис’ о помощи, и вообще молодцом. А когда они вчера Ройша на место Молевича усадили, Бахта Рука уж было решил, что Бедроградская гэбня совсем сливает.

Сложно, сложно не зауважат’ Университет после всего этого.

На самом деле размышления Бахты Руки — от погоды через несчастный юбилей к уважению Университета — уместилис’ в половине минуты, а то и меньше. Вспыхнули маячками: «тучи и ветер», «сегодня суббота — юбилей в понедельник», «Университету о понедельнике парит’ся не надо», «Университет — молодцы».

Вспыхнули и погасли, потому что молодцы Университета стремительно приближалис’ к трём головам Бедроградской гэбни с ветками черёмухи наперевес.

Охрович и Краснокаменный решили скоротат’ время одних переговоров за другими переговорами?