Чума в Бедрограде

— Я только хотел это — как это говорят? — заметит’, — нашёлся Муля Педаль, — что все вроде давно в курсах, что девочку-то папаша и сгубил. Не захотел её в лазарет на лекарство пихат’, написал отвод по медицинским, вот она, неприкаянная, и добегалас’.

— Да знаю я, знаю, — Гуанако досадливо хмыкнул. — Но всего-то не упомнишь, когда кругом так весело. Вроде и с Димой говорили об этом когда-то там в районе Хащины, а всё равно у меня Шухер отдельно, а девочка-без-диктофона отдельно. Нда.

Дима, подумал Максим, мог положить студентку Шухер в лазарет против воли её отца. Тот же Поппер к Диме прислушивается больше, чем к Шухеру.

— Пиздец, конечно, но поделом Шухеру, — аутично брякнул Гуанако. — А за девочку обидно. Мой батюшка тоже любил в мои дела соваться — так я и свалил от него в Порт, как только смог. А она аж до третьего курса никуда не свалила, — Гуанако таки сфокусировался на Максиме, вспомнил, что всё началось с вопроса, где студентка Шухер. — Бедроградская гэбня её прибила. Прям сразу, во вторник.

Во вторник, когда Максим накричал на студентку Шухер из-за первого тома ПСС Гуанако и не спросил даже, какого лешего она не на процедурах.

— А сегодня и Шухера прибили, — продолжил Гуанако. — Только не Бедроградская гэбня, а младшие служащие. И не прибили, а так — зашибли. Его Охрович и Краснокаменный под замок посадили на конспиративной квартире. Сказали, может раскричаться про чуму. Я и не врубился, чего ему кричать, а он, видать, о девочке от кого-то услышал. Кто, блядь, додумался слить? — Гуанако сплюнул. — Не подождать было как будто, пока всё с политикой утрясётся! Короче, на конспиративную квартиру припёрлись гонцы от Бедроградской гэбни, чего-то хотели от Шухера, только мы этого уже не узнаем. Потому что Шухер, блядь, чё-то там попытался выкинуть, а они его, прихуев, и зашибли.

Максим представил Андрония Леонидовича Шухера, субтильного медфаковского профессора, оказывающим сопротивление людям Бедроградской гэбни, и поморщился. В этом было что-то невыносимое, жалкое, нелепое, стыдное.

— Вот уж не думал, что это скажу, но Шухер-то крутой! — заулыбался Гуанако. — Не сдался врагам, помер в бою, не дал им, чего они там хотели. Круто. И на пользу Университету, а поначалу всё выёбывался. Даже если о девочке думал, а не об Университете, всё равно круто.

Выглядел Гуанако так, как будто в университетских рядах прибыло, а не убыло.

Максиму не с чего было сожалеть о самом Андронии Леонидовиче Шухере, но в голову немедленно прокралась тоскливая мысль: вещи студентки Шухер в квартире на Бывшей Конной Дороге.

Раз Габриэль теперь в Медкорпусе, Максиму лучше жить там, а не на Поплеевской. На Поплеевской после всего жить нельзя, можно только медленно умирать среди их с Габриэлем книг, кофейных чашек, двух печатных машинок на одном длинном столе. Но и в квартире Максима на Бывшей Конной Дороге не побудешь один — свитера с яркими брошками по дивану, томик слезливой росской классики, неаккуратные конспекты с недорисованным профилем Хикеракли и размашистой подписью: «учите Революцию, у них были ТАКИЕ РУБАШКИ!».

Всё это стоило бы передать отцу студентки Шухер, если она погибла.

То, что погиб и отец, несколько осложняет ситуацию.

Выкинуть вещи у Максима рука не поднимется. Студентка Шухер была домашняя девочка. Для студентки истфака недостаточно образованная, зато сумасбродная — достаточно сумасбродная как раз для студентки истфака. Она не побоялась помочь в большом деле. Она не заслуживает того, чтоб её скромные пожитки полетели в мусорное ведро.

Пойти с ними к Ройшу? Нет, спасибо.

На месте Ройша Максим убил бы любого, кто рискнул бы сунуться к нему по такому вопросу. Максим и так почти что на месте Ройша, он знает, о чём речь. Не факт только, что он знает Ройша и правильно оценивает его гипотетическую реакцию.

Максим подумал ещё немного, проскальзывая взглядом по бесконечным окнам Бедрограда, в которых пока что не зажигался свет.

Воскресенье, раннее утро, Бедроград ещё валяется в кровати.

Неделю назад, в воскресенье, в кровати валялся Габриэль со своим тогда ещё не диагностированным «сотрясением мозга».

Постанывал и просил не включать лишний раз свет.

Максим тихо и осторожно, как только мог, открыл дверь, разделся, выпил первого попавшегося под руку алкоголя и остался в другой комнате на диване, чтобы не мешать.

После бессонной ночи на Революционном, дом 3, в резиденции фаланг, он чувствовал себя слишком взбешённым — ложиться к Габриэлю значило бы непременно поругаться.

Фаланги не хотели рассматривать запрос Университетской гэбни, Габриэль не хотел рассматривать причины, по которым Максим сначала ударил его, потом отправил в Порт, а потом забрал домой, но бросил там в одиночестве на целую ночь.

К полудню Максим паршиво выспался, позвонил на кафедру Ларию, поинтересовался положением дел и снова поехал на Революционный проспект.

Вечером Габриэль выглядел ещё хуже, но уже бродил по дому, бесконечно заваривая кофе.

Вечером (почти ночью) позвонил с кафедры Ларий (почти закричал): «Дима говорит, что заражать могли не только дом Ройша!»

«С чего Дима это взял?» — хмуро отозвался Максим, перед носом у которого Габриэль не донёс до стола свой проклятый кофе.

«Я не знаю, чем он занимался весь день, — тараторил Ларий. — У Святотатыча я его по телефону в обед не нашёл, но только что он отзвонился сам, сказал, к Шапке в Столицу ездил Гошка, Шапка подозревает, что масштабы заражения будут серьёзнее, чем мы рассчитывали».

Максим задумался, насколько вообще можно полагаться на чьи-то предположения.

Но, когда он сам связался той ночью с Димой, уверенность последнего в выводах Шапки убедила-таки Максима, что стоит хвататься за голову и спешно искать способы борьбы с настоящей эпидемией.

Как выяснилось уже скоро — действительно стоило.

Максим оторвался от окна и достал сигареты.

Всего неделю назад, в такое же сонное бедроградское воскресенье, чума только начинала набирать обороты.

Габриэль ещё был в квартире на Поплеевской, студентка Шухер — в квартире Максима на Бывшей Конной Дороге.

Максим понял: как освободится от гуанаковских дел — надо найти Диму.

Он больше всех, не считая Ройша, общался со студенткой Шухер, он тоже причастен к тому, что она погибла, он лучше Максима разберётся, как следует поступить с её вещами.

Надо найти Диму сегодня же. Определённо.

— Тебе ствол оставили? — завозился на заднем сиденье Гуанако.

Максим вытряхнул из головы всё лишнее.

Ствол — пистолет — табельное оружие с выгравированным личным номером.

— Нет, конечно, — ответил Максим. — Он у Охровича и Краснокаменного с самой пятницы. Гэбня временно отстранена, я к гэбне и вовсе отношения не имею. Ходить при табельном не положено.