Чума в Бедрограде

Ещё раз: Регалия Шепелогель. РЕ-ГАЛИЯ.

Такие женщины поддаются ОТЛИЧНОЙ последовательной дрессировке.

Галка встретила их одна, вся в соплях. Не предложила чаю, но очень честно рассказала, что говорила с Бровью на днях, в воскресенье утром, поскольку в воскресенье днём они намеревались встретиться, и Бровь позвонила встречу отменить по загадочным причинам. Обещала потом всё рассказать. Стенала сквозь зубы, что сейчас не может никак. Не может встретиться, не может объяснить, почему не может встретиться, не может объяснить, почему не может объяснить, но это очень-очень важно. Галка была милостива — она сама сидела дома с каким-то ОРЗ, свидятся через недельку, и как там поживает ихний завкаф?

У Галки ОРЗ.

Галка умирает от чумы (?).

Чума вышла за пределы Бедрограда (?).

Галка не умирает от чумы (!), у неё эти сопли уже третью неделю без ухудшений и улучшений, но чума в самом деле вышла за пределы Бедрограда.

В-город-из-города ездят электрички, поезда, такси.

В них сидят люди.

Некоторые из них больны.

Некоторые из них будут лапать общественные перила, целоваться, пить и иметь половые контакты.

Всероссийское Соседство выгорит от чумы.

А Бровь ЭкСпЛиЦиТнО сказала Галке, что не приедет к ней в гости.

Брови нет в Хащине, Брови нет в Бедрограде.

Бровь была главным (ключевым, критическим, единственным — н. пч.) свидетелем против Бедроградской гэбни.

Они сломаются. Максим — уже; Ройша и Диму ёбнет, когда они поймут, что Бровь — привет; Гуанако ёбнет, когда ёбнет Ройша и Диму. Выплывут Ларий и Попельдопель. Вот кого надо было брать в гэбню (алё, Ларий уже в гэбне!) .

Шестой день идёт чума. Топ-топ. Самое время откинуться на простыни, закурить и подумать о содержательной стороне производимых телодвижений. Подумать о СМЫСЛЕ.

Пять дней всё шло как по писаному. Шлёп-шлёп. Самое время всему скомкаться, смешаться и перестать быть (ск)ладненьким. Силовой Комитет, фаланги, Медицинская гэбня, кто кого подставит, кто кого заборет, остро наточенный сюжет, завязка двойным булинем, развитие, финал, мура козлиная.

Так не бывает.

Бывает-не-так.

Грядёт Переломный Момент.

Они (завязка, развитие, финал, Максим, Ройш, Дима и т.д.) сломаются.

А Охрович и Краснокаменный?

А Охрович и Краснокаменный разбросают по обочинам тропы войны трупы войны.

Когда хоть кого-нибудь найдут.

Университет. Дима

На часах 17:07

— Я надеюсь, ты догадываешься, что свести Максима с ума, вывести из себя, заставить бросить всё и уехать в дальние страны не было моим коварным планом.

— Я не подозреваю тебя! Я подозреваю девочку с диктофоном. То есть как раз без диктофона.

— И без девочки, судя по всему.

— Как так вышло, что она оказалась ещё и девочкой-без-таксиста, без охраны хоть какой-нибудь?

— Ну вот так так вышло. Провал коммуникации.

— Ну Дмитрий, ну леший еби вашего батюшку!

— Что я могу поделать, не ладятся у меня диалоги с Максимом — а позавчера было ещё не очевидно, что отсутствие диалога чревато.

— Хм. С тобой-то, положим, ещё хуй, с Ройшем — сушёный хуй, но чтобы гэбня так облажалась…

— И тем не менее, о чуме узнала не гэбня, Гошку провоцировала не гэбня и лекарство делала не гэбня. В этом, Гуанако, и заключается драма нашего времени.

На часах было пять дня, и дипломатическая миссия имени Смирнова-Задунайского-и-Гуанако, кажется, только что с треском провалилась ввиду отсутствия объекта дипломатии.

Сколько-то там времени назад (около часа, наверное) Гуанако прокрался в лазарет и попытался вывести Диму под ручку на променад. Потом пробрался ещё раз и попытался вывести за ручку. Потом ещё — и вытащил уже за шкирку.

Столь решительные меры заклинание «щас-щас-щас, пять минут ещё» побороть не сумело.

Диму самого поражало прорезавшееся у него трудолюбие (хотя не сильнее, чем прорезавшаяся параллельно трудоспособность): казалось бы, раньше за столь порочными занятиями, как общественно полезная работа, он замечен не был. Впрочем, не то чтобы ему нравилось скакать со шприцом наперевес между койками или торчать часами у титровального аппарата (посмотрел бы он на того, кому подобное может нравиться, — хотя нет, не стал бы смотреть, его даже Попельдопель в этом смысле пугал).

Это всё от дурацкого, отрядского какого-то страха, что где-то что-то произойдёт без него, а он узнает только из третьих рук по пересказам.

Например, индикатор из бледно-бледно-малинового станет просто бледно-малиновым!

А Дима не засвидетельствует столь значимое событие лично!

Если бы он был Охровичем, Краснокаменным или обоими сразу, у него было бы чутьё, подсказывающее, за каким углом может произойти ближайшее перекрашивание индикатора. Ввиду же отсутствия чутья приходилось просто не спать и старательно присутствовать во всех местах одновременно. И, поскольку лучшего благовидного предлога придумать не вышло, работать.

По поводу чего Гуанако прозудел Диме всю шапку. Психическое, мол, перенапряжение. Мозги, мол, не отдыхают.

Было бы чему отдыхать.

Зато с благовидными предлогами у Гуанако всё складывалось куда лучше, поэтому как только со стороны Лария повеяло возможностью свалить на пару часов из Университета, он немедленно ею воспользовался. Соль заключалась в следующем: Максим средь бела дня покинул рабочее место, был найден телефонными путями в квартире Габриэля Евгеньевича, где до того двое суток не появлялся, куртуазную беседу отверг, бросив трубку и послав всех к лешему — и, ага, на этом этапе Дима резонно заподозрил, что является далеко не лучшей кандидатурой для дипломатической миссии. Если, конечно, их задача состоит в том, чтобы успокоить и (по возможности целым) вернуть Максима, а не превратить его окончательно в мрачного трагического героя, доведя до смертоубийства.

(Что сейчас было уже неважно, поскольку никакого Максима в квартире Габриэля Евгеньевича не обнаружилось.)

И что не отменяет нахальства Гуанако, который, глазом не моргнув, заявил, что насыщенная биография и былой статус политического заключённого не позволяют ему обратиться в гэбню Международных Отношений, так что помощника для дипломатической миссии приходится собирать из подручных материалов. И утащить за шкирку от титровального аппарата, в котором как раз намечалось что-то интересненькое.

Гуанако оказался прав, как обычно: обнаружить за пределами медфака внешний мир было сомнительной приятности (погодка-то нынче, леший ей в котомку, а), но всё-таки неожиданностью. И сменой обстановки.