Денис Осокин - Овсянки (сборник)

второе января. мы с наташей на рынке. явились за капустой — калиной и клюквой. если снова вредную еду лопаем — то не значит что теперь совсем не нужно полезную есть. дождь уже не льет — но и снега в ветлуге совсем не осталось. наташа зачем-то купила графин. ну да — он смешной конечно. но я сам любитель графинов — и у меня их несколько. а я остановился перед молодой женщиной в кожаной куртке торговавшей намордниками и поводками — искусственными щенячьими косточками и мячиками для кошек. среди них — отсыревшая плоская коробка — а на ней зеленый попугай. написано — ‘potrava pro andulky’. чешский корм для попугаев. потрава про андульки. набежали слезы. наверное потому что крон-то у меня с собой ни одной как нарочно нет.

зачем тебе этот корм? — наташа улыбается. мы медленно идем домой. — насыпать в твой графин — и бросить с моста в ветлугу — хозяину реки. — ну нет. бросай без графина. жертвую мой заварочный чайник. — синий? — синий. — синий я полюбил. — вот и хорошо — нельзя же хозяину ветлуги ненужную дрянь кидать. — тоже мне — шаманка с реки нишань. ладно — найдем что кинуть. купим ему что-нибудь. ромовых баб и сушек. и фирменной водки ‘ветал’. — сушки ты может ему и кинешь… — ну что ты говоришь такое? кто из нас двоих читал устав маньчжурских жертвоприношений небу и духам — ‘маньчжурсай вэчэрэ мэтэрэ кооли битхэ’? — а корм зачем? — съездим в ионово — отдадим пике. нельзя же пройти мимо таких вот слов. я любил чехию. тоже в декабре. в градец-кралове ездил и в прагу. днями и ночами учил язык… — а почему попугай — андулька? — а черт его знает. наверное потому что живет в андах. — волнистые попугаи живут в австралии. — не может быть.

мы бросили сумки — и сразу пошли. перед выходом правда на кухне постояли недолго. то есть это наташа постояла опершись локтями о стол — а я наоборот — но это была моя инициатива: наташа понимающе ждала — а потом ругаясь поскакала в ванную. пока не стало темнеть нам надо быть на мосту. в сумке моей большая глубокая тарелка. ромовые бабы и водку купим. вместо сушек — кусок колбасы. (что ли ему одними ромбабами закусывать?) под мостом полынью промыло — очень теплым был весь декабрь — а последние дни лили ливни. едут с брызгами по мосту ‘газели’ — и прегрязные бортовые ‘зилы’. мы прижались к перилам. наташа держит тарелку — а я на нее все кладу. открываю бутылку. отдаю наташе. тарелку беру себе. мы внимательно смотрим в воду. я начинаю так: кэрани кэрани на восточной горе кэрани кэрани основалась кэрани кэрани взлетающая ввысь птица кэрани кэрани на горе чанлин кэрани кэрани береза чангиса кэрани кэрани на горе манга кэрани кэрани основался кэрани кэрани барсук манмоо… наташа на меня глядит. так говорила нишанская шаманка. — объясняю я. — красиво? …добрый хозяин реки ветлуги — живущий под мостом — здравствуй — другом нашим будь — не сердись на нас — в этом твоем любимом городе у твоей реки разреши нам долгую жизнь — долгую и счастливую… очень близко проносятся машины. …это от нас угощение прими любезно. — роняю тарелку — она летит. забираю водку — лью немного вниз — ветер ее сносит брызгами. говорю наташе: сделаем по глотку? — по глотку сделаем. делаем — коротко целуемся. …этот от нас напиток прими любезно. ну всё. может лучше было бы без бутылки? — спрашивает наташа. она не разобьется. — говорю я. — он сделает из нее вазочку — или колотушку — будет пьяным по коленкам бить — чтобы в воду не заходили.

второе января стало синим. мы наступаем в подмерзающие лужи. над вывесками магазинов ветлуги мигают огни — тонкие голые гирлянды-дети — они означают радость. я думаю им холодно. — наташа грустит. отвечаю: они позаботятся о себе — надеюсь. и о нас тоже. мы у дома — нам неполные тридцать лет. я открываю дверь своей декабрьской квартиры — включаю свет. посреди комнаты стоит наташино пианино — которое мы собирались перевозить сразу после праздников — в среду или в четверг. знакомых звать на это нелегкое дело — заказывать машину. хозяину ветлуги понравилась наша водка. — говорю тихо. и колбаса с ромовыми бабами. — говорит жена.

вöр вöрлöн вöрлысь

вöрлы вöр вöрöн

вöркöд вöртöг вöрла

вöрын вöрысь вöрö

вöрлань вöрсянь вöрöд

вöртi вöрöдз

лес леса от леса

лесу лес лесом

с лесом без леса за лесом

в лесу из леса в лес

к лесу от леса по лесу

по лесу до леса

ö д я

рöмпöштанъяс вöрын

мамö мунiс турунла

сана локтö

г о ж ö м

анналöн потандорса

с ь ы л а н к ы в

öдзöс видз вылас

чöв олöм

ё д i

тöлö тöлö

ыджыд сыня ю

карасина пöнар

шань шань шаньга —

да öтарыс мавтöма

пöрысь пон ройö оз увт

паньсö пеляс небось оз ну

видöмыд абу

тшын — синтö оз сёй

ошкисны ошкисны

да ошкö и пöрис

öшкамöшка петкöдлыны

льöм ю

ы ю

ыб грездлöн олысьяс

кöм вурысь

дзодзöг — зыряна

рака тöлысь

к у з ь ч ы ш ъ я н

öдя живет на р. вашка в деревне пожъя удорского района республики коми. когда öде было двенадцать лет — ее похитили вöрсы — демоны леса из тех что свистят и сипло поют в лесу. треск и скрип деревьев. стук и плач. жители деревни все как один в том числе öдины родители были уверены что с öдей случилась именно эта беда — тогда у самой кромки леса была найдена ее одежда и пихтовые иголки густо рассыпанные вокруг. вот здесь ее подхватили и понесли. — говорили старухи. через три года öдя вышла из леса — молча появилась на краю деревни и пошла к себе домой. говорили что через несколько дней öдя родила еловое полено, которое ее отец тут же сжег в бане, а öдя лежала на пологе отвернувшись к стене. сейчас öде тридцать лет — она живет одна — никто к ней не посватался — родители умерли давно — вскоре после öдиного возвращения из леса. когда öдя пропала — в деревне ее жалели, плакали, оставляли на пнях лукошки с пирогами чтобы лесные куролесы öдю отпустили; когда вернулась — стали бояться и втихомолку обвинять в ранней смерти собственных родителей. но мы ее очень любим. очень любим. если öдя нам вдруг приснится — мы просыпаемся в слезах. öдя невысокая — волосы светлые — короткие — под белым платком. грудь у öди неразвита настолько — что можно сказать отсутствует. коми сами по себе большие молчуны. но среди них öдя — первая молчунья. иногда она поет — песни ее просты:

пища öди — грибы и растения. животных она не ест. летом öдя купается — и ее кусают комары. осенью много ветра — вода в вашке становится серой — птицы кричат — деревья шумят особенно сильно. зимой öдя сидит дома. если выходит — подпирает дверь пешнёй. теперь в деревнях — даже если они по вашке, выми и мезени — не живут просто так. каждый при деле. öдя в пожъе не имеет статуса местной дурочки, слоняющейся задумчиво и живущей чем придется. öдя — библиотекарь в клубе. но что это за клуб и что там за книги? кто их видел кроме öди? там ничего нет кроме острого запаха дерева. мы очень любим öдю. мы глядим на нее во все глаза. нам дорога каждая минута ее жизни. деревня живет. и öдя — совсем не главный ее персонаж. пожъя — деревня женщин-икотниц и мужчин с разрушенными зубами, сбивающих куниц-сеголеток с самых верхних ветвей. икотницы садятся в лужи и кричат как выпи. öдя действует на них до странного положительно. при ней кликуши успокаиваются. öдя же не делает ровно ничего — только стоит рядом и плотно сжимает губы. икотницы сами бегут к öде. если ее нет дома — идут к ней в библиотеку. они не просят книг — но именно с ними öде приходится чаще всего встречаться на работе. öдя и две-три икотницы — такой вот читальный зал. когда икотницы засыпают — родственники уносят их домой. несмотря на это обстоятельство — еще никто в деревне не говорил об öде как о колдунье. öдя — это öдя. на ней лежит печать трехлетнего отсутствия в мире — и это всё. естественно — о том времени никто никогда с öдей не говорил. в деревне есть свои колдуны. и в соседних деревнях есть свои колдуны. кто-то роет землю — кто-то лижет топор — кто-то кувыркается через пни. а öдя — это öдя. и то что с ней произошло много лет назад — случай хоть и редкий — но не из ряда вон для деревень утонувших в болотах, окруженных такими лесами.