Денис Осокин - Овсянки (сборник)

мне стало спокойно уверенно и тепло. но зеркало я не любил больше. в третий раз я не стал звонить. и зеркало не позвонило.

с этого момента не было больше ни писем ни звонков. ни капли взаимных желаний. уверенно говорю лишь про себя. зеркало устранилось. и по крайней мере так выглядело будто и с ним творилось что-то похожее. у меня же как будто была прооперирована душа. нейрохирургии такое не приснится. на месте огромного трепещущего в ветре дома — тянущегося коммуникациями во все обозримые края — спокойное ровное поле.

на психолога я учился шестой семестр. и — слава доброму богу — научился по-хорошему не церемониться с собой. впрочем к этому у меня были способности. чего только с нами не случится — не всплывет из глубин. вспоминаю как однажды в январе в румынском городе сучава — на южной буковине — в ночном баре на нас напали местные бандиты. пьяные. наверно и под наркотиками. на меня и моего друга дана. из посетителей мы были одни — в час ночи. собственно они захватили тот мышиный бар — на четыре столика. заперли хозяек — мать с дочерью — в туалете. заперлись изнутри. стали распоряжаться стойкой. намешивать себе зверское пойло из цветных бутылок. может они и были настоящими хозяевами и бара и города? их было человек 12. главари хотели нас зарезать — когда узнали что мы нездешние. стали бить бутылки — тыкать нам в лица ‘розочками’. втыкать в стол ножи. но когда я обмолвился что моя мать из баната (про то что венгерка я не сказал) — самый мрачный бандитский комиссар заплакал. ведь румынский банат переходит в сербский. а в сербии по его словам он долго работал. и любил там девушку ружу. плача — он перешел на сербский язык. и горестно обращался ко мне — ожидая от меня того же. по-сербски я умею лишь поздороваться, попрощаться, знаю пару любовных слов и пару ругательств. самое большее — 7 корней. но той ночью в том баре я говорил с тем парнем на сербском до пяти утра как президент югославии. как апостол. мы сербские песни распевали — вот ведь что. причем многие предлагал я — затягивал и вел. моя беседа на сербском была залогом наших жизней. когда время от времени мы делали осторожные попытки встать — бандиты опять хватались за ‘розочки’, стулья — и метили в наши головы. по приказу любившего сербию бандита — нас поили вином и водкой. угощали как родных. он хотел даже вынуть из туалета хозяек — чтобы они нам дали. но я сказал что в сербии меня ждет невеста по имени зоранка. бандит подарил мне два миллиона лей. и попросил позвать на свадьбу. думитря — думитря-черт. — кричал он. — это я — меня здесь все знают.

прошло 12 лет с тех любекских странностей. из любека я перебрался в штральзунд. еще севернее — в померанию. оттуда — в заснитц — на остров рюген. работаю по специальности. на рюгенскую полицию. у меня и офицерское звание есть. и зеленая форма. вот уж где странность! из любека до моря было километров пятнадцать. от моего настоящего дома в заснитце — пятнадцать метров. море по-прежнему спасает меня. придумавших мою немецкую судьбу родителей нет в живых.

с зеркалом больше мы никогда не виделись. пару раз сталкивались на улицах во франкфурте — кивали друг другу — но это не в счет. я слышал что зеркало все эти годы работает в малой архитектурно-художественной академии. учит творчеству детей. творить творить. из бумаги — глины — камня — стекла… из тысячи материалов — правильные названия которым я даже затрудняюсь дать. зеркало на отличном счету. дети его обожают. очень быстро оно стало заместителем директора.

у меня русская жена — ирина. она из липецка. окончив учебу — я на год уехал в россию. встретил ее. привез. у нас семилетняя дочка. зовут майя. через 10 месяцев после рождения у майи пропал слух. клиника неясна.

в ночь перед рождением майи мне приснилась уте. мелом на школьной доске перед целым классом семи-восьмилетних турецких мальчиков она писала по-немецки: зеркала не едят марципаны. и подпись: миро. я спросил как бы из-за границы кадра: что — художник миро был зеркалом? уте не ответила. я проснулся. подумал: господи — при чем здесь миро?

майя рождалась в штральзунде. был октябрь. полуголый я вышел на балкон. шел дождь. пахло сыростью балтики. я подумал: зеркало по-французски — miroir. но миро ведь кажется испанец. я стоял абсолютно сбитый с толку. встревоженный. обрывки ярких ощущений и мыслей кружились внутри и вокруг меня. штральзунд — осень — балкон — в глубине немецких улиц рожающая ирина (ирина рожала через сечение — операция была назначена на 9 утра — время было 9) — миро — уте — зеркала… я стоял с ощущением что об мою голову разбили удивительнейшую мозаику — острый цвет и смысл. я пытался его сложить — но ведь это невозможно. в штральзундской воздушной сырости вдруг крикнула медицинская автосирена. и вот тогда — мозаика сложилась сама собой в четкую уверенность — в смысл-кристалл — который впился мне в голову будто гранат в брошь — то есть в старательно подготовленное место: уте — зеркало. уте — не человек.

интересно. волнующе. ну ладно. я уже ехал в роддом. там мне сказали: операция прошла успешно. девочка родилась здоровая. 3950.

моя тогдашняя половая связь с зеркалом в апреле-мае 1995 года имеет прямое отношение к майиной глухоте. миро — я долго потом выяснял — не произносил фразы про зеркала и марципаны — во всяком случае так чтобы эта фраза стала его художественной собственностью — и запомнилась кем-то.

был ли хоан миро зеркалом? занимал ли высокое место в иерархии зеркал? или же какое-то неизвестное зеркало в том сне под него подделалось? вообще стоит ли здесь думать о миро?

караулить матовые смыслы глупо. но еще глупее саморазрушаться когда матовые смыслы подкараулили тебя. мы с ириной еще до свадьбы мечтали о том что хорошо бы выучить вместе какой-нибудь интересный красивый язык — только чтобы с нуля оба. латышский думали. или финский. ну вот. теперь мы оба — немецкие сурдопереводчики. даже бывает что этим зарабатываем. ирина по русской профессии микробиолог. поступила в любек — на дефектологический факультет.

город франкфурт хорош тем — что там готовят апфельвайн: яблочное вино — еще со времен карла великого. продают в двухлитровых бутылях. это — сидр. крепости — 5.5 процента. во франкфурте есть банхоффиртель — привокзальный квартал. там повсюду веселые дома — горят пустыми красными сердцами. вечерами осени шататься по этажам этих заведений — рассматривать болтающих языками неодетых девиц сидящих в дверях своих подсвеченных синим комнат — смешно и славно. особенно если апфельвайна по пути глотнуть! поглазев на девиц — мысленно себе кого-нибудь выбрав — отправиться допивать апфельвайн на майнские пристани — вместе с другом детства. друг — тоже румын. пить и петь. смотреть как в обе стороны майна движутся голландские теплоходы. а над ними — веселым чертовым колесом самолеты заходят и заходят на посадку — взлетают и взлетают. это то что хорошо во франкфурте. чем он может быть дорог.